— И что, они тут по деревне бродят?

— Да, с тех пор, как ты привез сюда скарабея.

— Почему ты до сих пор ничего мне об этом не говорила?

— А зачем? — пожала плечами Лиза-дубль. — Пусть все идет, как идет. Когда наступает подходящий момент — рождается новое знание. Ложись-ка ты спать, утром пораньше к роднику пойдем, вода кончается.

Времени для сна оставалось еще вполне достаточно, но Никита был уверен, что не заснет, после таких-то событий. Однако стоило ему лечь — и он мгновенно провалился в забытье. И никаких снов не видел. И проснулся только тогда, когда его разбудила мадам Софья Львовна, настойчиво тащившая с него одеяло.

Елизавета Вторая вместо приветствия сказала:

— Куртку накинь, дождик накрапывает, и вообще по утрам в лесу прохладно…

Сама она тоже оделась не так легко, как обычно, — поверх ярко-желтой футболки с открытым воротом натянула белую ветровку с капюшоном. Они взяли ведра и вышли из дома.

Утро оказалось не просто прохладным, а по-настоящему холодным, хмурым, сырым. По всей деревне красовались огромные лужи, загадочно поблескивавшие в полутьме. Наверное, солнце еще только собиралось высунуться из-за горизонта (впрочем, его все равно не увидеть было бы сквозь тучи), когда они с Елизаветой Второй, позвякивая пустыми ведрами, уже маршировали к оврагу с бьющим из стены родником. Никита ежился от холода, но не спрашивал, зачем тащиться туда в такую рань. Он уже крепко усвоил основной принцип новой жизни: пусть все идет, как идет. Да и не все ли равно? Поспать и днем можно, если уж очень захочется.

Немного посветлело, и Никита понял, что дорога, которой ведет его Лиза-дубль, не та, что в прошлый раз. Во всяком случае, Никита не видел в том лесу гигантских кустов, сверху донизу усыпанных крупными алыми цветками… впрочем, может быть, они успели расцвести за прошедшие сутки? В этих краях всего ожидать можно. Но уж тропу выложить древней замшелой плиткой вряд ли кто-то мог… Тут он понял, что идут они не лесом, а парком, — запущенным, старым…

— Это другая дорога? — спросил он наконец.

— Да, — ответила шедшая впереди Елизавета Вторая. — Ту размыло.

— Когда? — невольно вскрикнул он.

— Ночью. Ты спал, не слышал, какая гроза была.

— Но это не лес.

— Нет, конечно. Я ведь говорила тебе — здесь когда-то сплошь были графские да княжеские угодья, разных семей… или не говорила? ну, кое-какие следы сохранились, как видишь.

Похоже, дорога через парк была раза в два длиннее, чем лесная. Они все шли и шли, вокруг понемногу светало, тучи поредели, из черных превратились в серые, потом обернулись синими облаками — и пропустили наконец сквозь себя косые лучи утреннего солнца. И сразу начался оглушительный птичий галдеж, поверх которого раздавался ритмичный стук. Источник стука Никита обнаружил сразу: впереди, совсем рядом, на янтарном сосновом стволе сидел дятел в красной шапочке и, прикидываясь страшно деловым мужиком, изо всех сил колотил длинным клювом по сучку. При виде дятла Никита развеселился.

— Работник что надо, — сказал он. — И почему только дятлы мигренью не страдают?

Лиза— дубль хихикнула, но ничего не сказала.

Но вот наконец тропа пошла под уклон, по обе стороны от нее встали плотные заросли орешника, точно так же скрыв последние следы прошлой цивилизованности, как в районе лесной дачи князей Троицких, и Елизавета Вторая вывела гостя к оврагу. Но на этот раз они выбрались гораздо ниже, и родник оказался слева от них, за поворотом огромного провала. Они пошли вдоль обрыва, но здесь уже не было и намека на тропу, и им пришлось продираться сквозь колючие кусты неведомых Никите пород, перелезать через полусгнившие стволы давным-давно упавших деревьев, норовившие ткнуть их обломком ветви или корня, плюхать по мокрым моховым кочкам и ямкам… Ведра постоянно цеплялись за что-нибудь, падали с жестяным звоном, застревали в кустах… Никита измучился вконец, хотя до спуска и надо-то было пройти метров сто или чуть больше. К тому же колючки то и дело хватали его за куртку, стремясь завладеть чужой вещью. Но почему-то Никита не злился, и сам удивлялся этому, — ведь в прошлой своей жизни он готов был вспылить по любому поводу… наверное, он заразился безмятежностью Елизаветы Второй — уж она-то никогда не теряла терпения…

Но вот они наконец подошли к тому месту, где в прошлый раз спускались к шумному роднику. Как ни странно, условная тропа, ведущая вниз, не стала после дождя хуже — то ли нависшие над оврагом деревья задержали водяные потоки, то ли вода мгновенно стекла в ручей… Так или иначе, но воды они набрали без особых сложностей. Сложности начались на обратном пути.

Когда они, насквозь промокшие у брызжущего пеной родника, с треском и хлюпаньем вывалились на старую тропинку, выложенную растрескавшейся и раскрошившейся плиткой, Лиза-дубль вдруг резко остановилась, поставила ведра на землю и стала настороженно прислушиваться. К чему — Никита не понял. Вроде бы все так же чирикали птицы, неподалеку долбил ни в чем не повинный ствол дятел, шелестели над головами влажные кроны деревьев… кое-где прыгали по земле и кустам пятна солнечного света… вон какой-то шоколадный гриб — высунулся из-под прелых листьев, думает, дурак, никто его здесь не найдет…

— Похоже, начинается, — тихо сказала Елизавета Вторая.

— Что начинается? — спросил он, оглядываясь по сторонам и не видя ничего подозрительного. — Что начинается?

— Не знаю. Скоро увидим. Пошли, может, еще успеем…

Они не успели.

Вокруг внезапно потемнело, пронесся тяжелый порыв холодного ветра, сорвавшего с деревьев тучу листьев, истерически загомонили птицы, кто-то ухнул неподалеку хриплым басом… и Елизавета Вторая, снова аккуратно поставив ведра на тропинку, повернулась к Никите и негромко сказала:

— Помни, каждую секунду помни: ум искажает форму явлений. Анализируй: в самом ли деле ты видишь то, что видишь.

Он тоже поставил ведра и стал оглядываться по сторонам. А что, собственно, он видит? Ну, пока ничего нового. Все тот же лес. Все та же тропа. Все те же ведра… но тут он обнаружил, что воды в одном из ведер нет, а на дне свернулась клубочком мадам Софья Львовна. Он наклонился и протянул руку, чтобы потрогать кошку. Вроде бы она была самой что ни на есть настоящей, теплой и мягкой. Ну, неважно. Пусть себе там лежит, если ей охота.

— А в чем дело-то? — спросил он. — Что все это значит?

— Я думаю, причина в том, что мы решили уничтожить скарабея, — спокойно ответила Елизавета Вторая. — Но он несет на себе некую формулу… В результате началась игра энергий.

— И эта игра направлена на то, чтобы нас остановить?

— Наверное, — пожала плечами Лиза-дубль. — Остановить или уничтожить. Ты только не дергайся. Если сумеешь сохранить внутреннюю безмятежность — ничего они нам не сделают, эти энергии. Пошумят немножко и затихнут.

— Да я, собственно, и… — пробормотал Никита, пытаясь понять, обеспокоен он или нет. Вроде не особо. Да и серьезных причин к беспокойству он пока не видел. Ну, ветер шумит, птицы нервничают — но птиц трудно ли напугать? Птицы — существа, по природе своей склонные к панике. Кошка откуда-то взялась в ведре… ну, от мадам Софьи Львовны и не такого ждать приходится. А что еще?

А еще на тропу выкатились валуны. И торжественно выстроились в ряд. Да ведь их обойти можно. Справа и слева выросли здоровенные пни — такие же, как тот, что выскочил, словно прыщ, на косогоре, когда их машина спускалась к деревне. Ну, сядь на пенек, съешь пирожок…

И тут Елизавета Вторая выудила из кармана тот самый замусоленный сверточек, что вручил ей в Клюквенке мужичонка в армянской кепке. Аккуратно развернув тряпицу, Лиза-дубль спрятала ее обратно в карман, а на ладони девушки остался темный шарик, похожий с виду на пирожное «картошку», только совсем уж микроскопическое, как в самой дорогой кондитерской на Невском проспекте. Ветер усилился, завыл, сминая вершины деревьев, птиц в одно мгновение унесло куда-то за овраг… но почему-то ни один волосок не шелохнулся на головах Никиты и Елизаветы Второй. Ветер словно боялся коснуться их. Зато перевернул одно из ведер, расплескав воду по тропе. Ведро покатилось, грохоча, назад, к оврагу. Но три оставшиеся не тронулись с места. Никита с интересом наблюдал за происходящим. Надо же, как оно все… а ветер наверху все сильнее и сильнее…