Хидэёси выступил из Киото 5 апреля 1590 г., устроив парад своих войск, масштабы и великолепие которого не поддаются описанию. Его продвижение по Токайдо было размеренным и пышным. Иэясу уже двинулся вперед, чтобы начать осаду. Сохранились его полевые приказы, и они хорошо отражают характер военных действий в эпоху Момояма:
«Если кто-либо отправится на разведку без приказа, он будет наказан.
Если кто-либо вырвется вперед, даже для того, чтобы совершить подвиг... он и вся его семья будут наказаны.
Всякий, кто окажется в другом отряде [на марше] без уважительной причины, будет лишен коня и оружия.
Все войска на марше должны держаться главных дорог.
Когда войска находятся на марше, все флаги, ружья, луки и копья следует нести в соответствии с правилами.
Длинные копья не следует нести с собой, кроме как в строю».
Далее следуют предписания против выпаса коней, грабежей, поджогов, а также относительно размещения обоза. Приказы завершаются словами:
«Да будут все боги Японии, большие и малые, наблюдать за нами! Да поразят они без жалости всякого, кто нарушит эти приказы! Да будет так.
Гамо Удзисато сыграл свою роль в наказании нарушителей. Инспектируя бывших под его началом самураев, он заметил одного, который был не на своем месте. Самурай получил строгий выговор и приказ встать в строй. Некоторое время спустя Гамо вновь обнаружил, что самурай стоит не на своем месте, и тогда без лишних слов вынул меч и снес ему голову. После этого проблем с дисциплиной больше не было.
Сражаться пришлось совсем немного. Люди Иэясу заняли несколько пограничных фортов, но когда остальная армия прибыла к Одавара, они просто сели и стали ждать, когда голод заставит Ходзё сдаться. Обстановка была столь мирной, что вокруг замка вырос временный городок, где самураи развлекали своих жен, играли в го, устраивали чайные церемонии и выращивали овощи. Ходзё также старались веселиться, как могли, в своем хорошо обеспеченном припасами замке, где сакэ было не меньше, чем пороха. Единственный настоящий приступ за долгих четыре месяца осады был предпринят войском Токугава. Иэясу привез нескольких саперов из Каи, которые подкопались под один из участков стены, так что во время неожиданного штурма кладка развалилась. «Красные Дьяволы» Ии бросились в брешь, и завязалась жестокая схватка. Подобные действия, однако, предпринимались большей частью для того, чтобы развеять скуку.
Один наблюдатель отмечает, что:
«союзники больше не предпринимали попыток пойти на приступ, но проводили время в пирах. Танцовщицы, музыканты и актеры привозились в разные лагеря, дни проходили в веселье. Это больше напоминало гигантский пикник, нежели войско, намеренное сражаться».
Ходзё наконец покорились, а Удзимаса покончил с собой. С другими членами семьи обошлись столь же милостиво, как с Симадзу, но они не сохранили за собой свои провинции. Пророческим жестом Хидэёси подарил Иэясу провинцию Канто и предложил место, где могла бы быть основана столица – не Одавара, но одну рыбацкую деревушку около Камакура, под названием Эдо. Иэясу согласился и распределил земли вокруг этого небольшого городка между членами клана Токугава. О том, насколько успешным было это его начинание, можно судить по тому факту, что Эдо в настоящее время именуется Токио.
Единственным даймё, который еще не покорился, был Датэ Масамунэ на крайнем севере Хонсю. Клан Датэ, хотя и жил в отдалении, был хорошо знаком со всеми военными новшествами, о чем можно судить по их вооружению. Датэ Масамунэ был яркой личностью; его прозвали «Одноглазым Драконом», поскольку он потерял в бою один глаз. Когда он был ранен, глаз повис на его щеке. Он впоследствии отрезал его, чтобы враг не мог ухватиться за него во время сражения.
Датэ прибыл, чтобы выразить свое повиновение Хидэёси после, или, возможно, во время кампании против Одавара. Союз с ним довершил полновластие Хидэёси. Впервые после войны Онин, покорившись мечу сына дровосека, Япония стала единой нацией. К великому сожалению Хидэёси, он так никогда и не стал сёгуном, поскольку не был одним из Минамото; он носил титул кампаки, т.е. «регента». Его всегда смущало отсутствие хорошей родословной: можно предположить, что изысканный узор, мон, на его доспехах выражает его одержимость поиском индивидуальности.
