Но то, что не могли сделать колонисты, сделал случай. 3 мая раздались крики; Наб, стоявший на наблюдательном посту у кухонного окна, сообщил, что кит попал на мель. Герберт и Гедеон Спилет, собравшиеся было на охоту, побросали ружья, Пенкроф отшвырнул топор, Сайрес Смит и Наб присоединились к друзьям, и все побежали к отмели, на которой лежал кит.

Вода спала, а он остался на песчаной отмели у мыса Находки, в трех милях от Гранитного дворца. Очевидно, киту нелегко было оттуда выбраться. Так или иначе друзья решили, не теряя времени, отрезать ему все пути к отступлению.

Прихватив пики, колья с железными наконечниками, колонисты побежали к мысу. Вот они миновали мост через реку Благодарения, перебрались на правый берег реки, вот идут по песку, а спустя двадцать минут — они уже возле огромного животного, над которым тучей кружат птицы.

— Ну и чудовище! — воскликнул Наб.

Замечание было правильно: кит, принадлежавший к породе южных китов, оказался настоящим исполином восьмидесяти футов длиной, весил, должно быть, не меньше ста пятидесяти тысяч фунтов.

Чудовище лежало на отмели, не било хвостом, не пыталось всплыть, пока прилив был еще высок.

Когда начался отлив, колонисты обошли вокруг кита и поняли, отчего он лежит неподвижно.

Он был мертв: в его левом боку колонисты увидели гарпун.

— Следовательно, в наши края заплывают китобойные суда! — живо сказал Гедеон Спилет.

— Откуда вы взяли? — спросил моряк.

— Но ведь гарпун…

— Полно, мистер Спилет, это ничего не значит, — ответил Пенкроф. — Иной кит тысячу миль проплывет с гарпуном в боку; может статься, нашего кита хватили на самом севере Атлантического океана, а он приплыл умирать на юг Тихого океана.

— И все же… — произнес Гедеон Спилет, которого не убедили слова Пенкрофа.

— Это вполне возможно, — заметил Сайрес Смит, — но давайте-ка посмотрим, что это за гарпун. Может быть, китобои, по существующему обычаю, вырезали на нем название своего судна!

И правда, выхватив гарпун, вонзившийся в бок кита, Пенкроф прочел следующую надпись:

— Корабль-то из Вайнъярда! Из моих родных краев! — воскликнул моряк. — «Мария-Стелла»! Ей-богу, отменное китобойное судно. Отлично его знаю. Ах, други вы мои, судно из Вайнъярда, китобойное судно из Вайнъярда!

И моряк, размахивая гарпуном, взволнованно повторял название, говорящее так много его сердцу, название порта, где он родился!

Нечего было ждать, что подплывет «Мария-Стелла», что ее экипаж потребует отдать ему кита, раненного гарпуном, поэтому решили разрубить китовую тушу на части, пока она не разложилась. Хищные птицы, уже несколько дней выслеживавшие богатую добычу, налетели на мертвого кита; колонисты разогнали их, выстрелив из ружей.

Оказалось, что они нашли самку кита, — из ее сосцов бежало молоко, а молоко это, по мнению естествоиспытателя Диффенбаха, вполне заменяет коровье, от которого не отличается ни по вкусу, ни по цвету, ни по густоте.

Пенкроф прежде служил на китобойном судне, поэтому тушу разделывали под его руководством по всем правилам: занятие было не из приятных и длилось три дня, но ни один колонист не отказался от работы — даже Гедеон Спилет, который, как заявил Пенкроф, «сумеет из всякой беды выбраться».

Сало разрезали на ровные ломти в два с половиной фута толщиной, затем их разделили на куски весом, вероятно, по тысяче фунтов и растопили в огромных глиняных чанах, которые колонисты привезли к месту работы, ибо им не хотелось загрязнять окрестности плато Кругозора; жира вышло на треть меньше. Но все же запасы получились изрядные: из одного лишь языка добыли шесть тысяч фунтов жира, а из нижней губы — четыре тысячи.

Пригодился не только жир, благодаря которому колонисты надолго запаслись стеарином и глицерином, мог найти применение и китовый ус, хотя жители Гранитного дворца обходились без зонтов и корсетов. В пасти кита с двух сторон верхней челюсти свисало по ряду эластичных роговых пластинок, их было около восьмисот. Пластинки сужались книзу, и их ряды напоминали две огромные «гребенки» с зубьями в шесть футов длиною. Эти гребенки задерживали уйму микроскопических животных, рыбешек и моллюсков, которыми питается кит.

Закончив, к общему удовольствию, работу и оставив тушу на растерзание прожорливым птицам, под клювами которых она должна была бесследно исчезнуть, колонисты вернулись домой к своим каждодневным делам.

Однако Сайрес Смит не сразу приступил к постройке судна, а принялся что-то мастерить; глядя на него, колонисты сгорали от любопытства. Он взял дюжину пластинок китового уса, разрезал каждую на шесть равных частей и отточил по концам.

— Что мы с ними будем делать, мистер Смит? — спросил Герберт, когда инженер обточил пластинки.

— Будем бить волков, лисиц и даже ягуаров, — ответил Сайрес Смит.

— Теперь?

— Нет, зимой, когда нам поможет лед.

— Ничего не понимаю… — произнес Герберт.

— Сейчас поймешь, дружок, — отозвался инженер. — Не я изобрел эту штуку — она в ходу у охотников-алеутов в той части Америки, которая принадлежит русским.[116] Так вот, друзья мои, как только наступят морозы, я согну в кольца все эти пластинки китового уса и буду поливать их водой, покуда они не покроются льдом, — им тогда и не распрямиться; потом начиню ими куски сала и разбросаю по снегу. Что же будет, если голодный зверь проглотит такую пластинку? А вот что: лед в желудке растает от тепла, китовый ус распрямится, острые его концы пронзят внутренности хищника.

— Хорошо придумано! — воскликнул Пенкроф.

— Вот мы и сбережем порох и пули, — добавил Сайрес Смит.

— Да это получше всякой западни! — вставил Наб.

— Что ж, подождем до зимы!

— Подождем до зимы.

Между тем работы по постройке судна подвигались, и к концу месяца оно было наполовину обшито. Уже и теперь можно было сказать, что судно получается превосходное и будет отлично держаться на воде.

Пенкроф работал с несказанным воодушевлением и только благодаря своему могучему здоровью мог преодолевать усталость; а тем временем товарищи, в награду за все его труды, готовили ему приятный сюрприз, и 31 мая ему суждено было испытать чуть ли не самую большую радость в жизни.

В тот день Пенкроф, пообедав, собрался было встать из-за стола, как вдруг почувствовал, что кто-то положил ему на плечо руку.

То была рука Гедеона Спилета; журналист сказал:

— Постойте, дорогой Пенкроф, что же вы убегаете? А десерт?

— Благодарю, мистер Спилет, — ответил моряк, — мне некогда.

— Ну хоть чашечку кофе, дружище?

— Не хочется.

— Ну, а трубочку?

Пенкроф вдруг вскочил, и его широкое добродушное лицо побледнело: он увидал, что журналист протягивает ему набитую трубку, а Герберт — уголек.

Моряк хотел что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова; он схватил трубку, поднес ее к губам, прикурил об уголек и сделал несколько затяжек.

Сизый душистый дымок заклубился облаком, а из этого облака раздался радостный голос:

— Табак, воистину табак!

— Да, Пенкроф, — отозвался Сайрес Смит, — и табак отменный!

— О, божественное провидение! Творец всего сущего! — воскликнул моряк. — Теперь на нашем острове есть все, что душе угодно!

И Пенкроф курил, курил без конца.

— А кто же нашел табак? — спросил он вдруг. — Конечно, ты, Герберт.

— Нет, Пенкроф, мистер Спилет.

— Мистер Спилет! — воскликнул моряк, сжимая в объятиях журналиста, которому еще не доводилось попадать в такие тиски.

— Ох, Пенкроф! — простонал Гедеон Спилет, с трудом переводя дыхание. — Воздайте благодарность и Герберту, который определил, что это табак, и Сайресу Смиту, который приготовил курево, и Набу, которому так трудно было держать язык за зубами.