И тогда Набу пришла мысль послать в кораль Юпа, доверив ему записку. Он знал не раз испытанную, необыкновенную сообразительность орангутанга. Юп понимал слово «кораль», которое часто произносили при нем, и читатели, наверно, помнят, что он много раз ездил туда на тележке вместе с Пенкрофом. Еще не начинало светать. Ловкая обезьяна сумеет проскользнуть в лесу незаметно, да если пираты и увидят ее, то, конечно, сочтут прирожденной жительницей этих зарослей.
И Наб, уже не колеблясь, привязал записку на шею Юпа, подвел обезьяну к двери Гранитного дворца и, спустив до самой земли длинную веревку, несколько раз повторил:
— Юп! Юп! Кораль! Кораль!
Обезьяна поняла. Ухватившись за веревку, она соскользнула на берег и исчезла в темноте, не вызвав у пиратов ни малейших подозрений.
— Ты хорошо сделал, Наб, — сказал Сайрес Смит. — Но, пожалуй, лучше бы ты совсем нас не предупреждал.
Говоря так, Сайрес Смит думал о Герберте: ведь юноша выздоравливал, а от вынужденного путешествия состояние его сильно ухудшилось.
Наб подошел к концу своего рассказа. Пираты больше не появлялись на берегу. Велико ли население острова, они не знали и могли предполагать, что Гранитный дворец находится под защитой значительного отряда. Вероятно, они помнили, что при нападении брига на остров их встретили сильным огнем и с нижних и с верхних скал, и, конечно, они не хотели подвергать себя опасности. Но все пути к плато Кругозора были для них открыты, там их не могли обстреливать из Гранитного дворца. И уж тут преступники дали волю своим хищным инстинктам, принялись все громить, грабить, жечь, творили зло ради самого зла и отступили лишь за полчаса до прибытия колонистов, считая, должно быть, что те все еще заперты в корале.
Тогда Наб поспешил выбраться из своего убежища. Он поднялся на плато, рискуя получить пулю; он попытался потушить пожар, пожиравший постройки на скотном дворе, и тщетно боролся с огнем до тех пор, пока на опушке леса не показалась тележка.
Вот какие важные произошли события! Теперь поселенцам острова Линкольна постоянно угрожало разбойничье нападение, а ведь до сих пор они жили так счастливо! Отныне они могли ждать еще более страшных несчастий.
Гедеон Спилет вместе с Пенкрофом остался в Гранитном дворце возле Герберта, а Сайрес Смит в сопровождении Наба отправился на плато, чтоб самому посмотреть, какие опустошения произвели там грабители.
К счастью, разбойники не добрались до подступов к Гранитному дворцу, иначе мастерские, устроенные в Трущобах, не избегли бы разрушения. Впрочем, эта беда была бы более поправимой, чем тот разгром, после которого на плато Кругозора остались одни развалины!
Сайрес Смит и Наб направились к реке Благодарения и перешли на левый берег, не встретив никаких следов переправы бандитов. Да и на другом берегу, в лесной чаще, они не заметили ничего подозрительного.
С полной вероятностью можно было сделать такие предположения: или пираты узнали о возвращении колонистов в Гранитный дворец, увидев их на дороге, ведущей из кораля; или же они ничего не знают об этом возвращении, так как спустились вниз по реке Благодарения и углубились в лес Жакамара. В первом случае они, должно быть, опять двинулись к оставшемуся без защиты коралю, где хранилось столько ценных для них припасов. Во втором случае они, несомненно, вернулись в свой лагерь и, выждав благоприятную минуту, возобновят нападение.
Хорошо было бы первыми напасть на пиратов, но всякая попытка очистить от них остров все еще зависела от состояния здоровья Герберта. Сайресу Смиту нужны были все его помощники, поэтому никто не имел права покинуть Гранитный дворец.
Инженер и Наб вышли на плато Кругозора. Какая ужасная картина! Поля вытоптаны; уже созревшие, готовые для жатвы хлеба полегли, осыпались. Не меньше пострадали и другие насаждения. Весь огород был изрыт. К счастью, в Гранитном дворце хранился запас семян, позволявший поправить беду.
Что касается мельницы, построек птичьего двора и конюшни для онагров — их уничтожил огонь. По плато Кругозора бродили немногие уцелевшие животные. Птица, улетевшая во время пожара на дальний край озера, уже возвращалась на привычное место и копошилась на берегу. Здесь все нужно было создавать заново.
Бледное лицо Сайреса Смита выдавало его негодование, он с трудом сдерживал гнев, но не произнес ни слова. Бросив последний взгляд на опустошенные поля, на дымящееся пожарище, он возвратился в Гранитный дворец.
Для колонистов острова Линкольна настали печальные дни, самые печальные из всех, какие пришлось им тут пережить. Герберт таял у них на глазах. Казалось, потрясение организма, которое вызвали полученные им раны, осложнилось каким-то новым тяжелым недугом, и Гедеон Спилет предвидел роковое ухудшение в состоянии больного, с которым он бессилен был бороться.
Герберт почти все время лежал в полузабытьи, у него уже начался бред. А колонисты располагали лишь весьма несложным лекарством — освежающим отваром трав. Лихорадка еще не очень мучила его, но вскоре ее приступы стали повторяться регулярно.
Гедеон Спилет убедился в этом 6 декабря. У бедного мальчика пальцы, нос и уши стали совсем восковыми, начался озноб, он дрожал так сильно, что у него стучали зубы. Пульс был слабый и неровный, кожа сухая, больного томила жажда. Вдруг поднялся сильный жар, глаза заблестели, раскраснелось лицо, пульс участился; затем выступил обильный пот, а после этого жар спал и лихорадка как будто уменьшилась. Приступ длился около пяти часов.
Гедеон Спилет не отходил от Герберта; теперь уже было совершенно ясно, что у больного перемежающаяся лихорадка; нужно было во что бы то ни стало прервать ее, пока она не привела к тяжелым последствиям.
— Но чтобы ее прервать, — сказал Гедеон Спилет Сайресу Смиту, — нам нужны противолихорадочные средства.
— Противолихорадочные!.. — повторил инженер. — Где же их взять? У нас нет ни хинной корки, ни сернокислого хинина!
— Верно, нет их, — сказал Гедеон Спилет. — Но на берегу озера растут ивы, а ведь ивовая кора иногда может заменить хинин.
— Давайте же попробуем, не будем терять ни минуты! — ответил Сайрес Смит.
Ивовая кора справедливо считается в известной мере заменителем хинной корки, так же как и кора индийского каштана, листья остролиста, «драконов корень» и некоторые другие растения. Разумеется, следовало испробовать это средство, хотя оно и уступает хине, и применить его в естественном виде, потому что не было возможности извлечь из коры алкалоид, который носит название салицил.
Сайрес Смит сам ходил на озеро и срезал со ствола черной ивы несколько кусков коры; он принес ивовую кору в Гранитный дворец, истолок ее, и в тот же вечер Герберту дали принять этот порошок.
Ночь прошла благополучно. Герберт немного бредил, но приступов не было ни ночью, ни на следующий день. У Пенкрофа появилась надежда, Гедеон Спилет ничего не говорил. Возможно, что просто удлинились промежутки между приступами и они станут повторяться не ежедневно, а через день. Завтра все должно было решиться. И с какой тревогой в Гранитном дворце ждали этого завтрашнего дня!
Надо также заметить, что после приступов Герберт чувствовал себя совершенно разбитым, голова у него делалась тяжелая, в глазах темнело. Был еще один симптом, очень испугавший Гедеона Спилета: печень у Герберта сильно увеличилась и воспалилась, а вскоре усилился бред, показывавший, что болезнь подействовала и на мозг.
Гедеон Спилет был потрясен этим новым осложнением. Он отвел инженера в сторону и сказал:
— Это злокачественная лихорадка!
— Злокачественная? — воскликнул Сайрес Смит. — Вы ошибаетесь, Спилет. Злокачественная лихорадка не может развиться так вот, сразу. Надо, чтобы в организме уже были ее зачатки.
— Нет, я не ошибаюсь, — ответил журналист. — Герберт, несомненно, захватил ее здесь, на болоте. Мы были свидетелями первого приступа. Наверно, будет и второй а если нам не удастся предотвратить третий приступ… Герберт погибнет.
