конце залы, куда королевская чета, очевидно, дойти никак не могла. Там-то и оказался

Уилл, не знавший, куда ему надлежит встать, а потому тут же запутавшийся в чьём-то

подоле. На него, разумеется, шикнули, но еле слышно – на залу немедленно обрушилась

тишина, просто-таки ошеломляющая после гула, что наполнял пространство всего

несколько мгновений назад. Нарушал её только шелест юбок, стук вееров и писк

живности, видимо, слишком юной и оттого ещё недостаточно вышколенной, тогда как

живность старая и умудрённая придворным опытом умолкла разом со своими хозяевами.

Герольд трижды ударил позолоченной тростью, послав волну дрожи по мраморному полу,

и сквозь распахнутые створки дверей вошли император и императрица Вальены с графом

Риверте.

Зал, как по команде, задвигался – мужчины склоняли спины, дамы приседали в

реверансах. Уилл, стоявший в самом конце, мог помедлить и рассмотреть королевскую

чету, которой никогда раньше не видел, кроме как на портретах. Портреты, разумеется,

безбожно льстили. Король оказался заметно ниже ростом и уже в плечах, королева –

заметно круглее лицом и плотнее в талии. И только Риверте придворные портретисты

изображали абсолютно точно, потому что льстить этому человеку было бесполезно – он

всё равно оказывался лучше любой лести, которую можно было про него измыслить. Уилл

невольно залюбовался им, шедшим рука об руку с императорской четой, в полушаге

позади короля – едва уловимое, однако всё же достаточное проявление почтения. На фоне

пышных пурпурных одежд короля и королевы и цветастых платьев придворных, мимо

которых они проходили, его костюм казался почти скромным – хотя утром, увидев

небрежно брошенный на кровать лиловый камзол и ослепительно белоснежную сорочку с

кружевными манжетами и аметистовыми запонками, Уилл подумал, что всё это чересчур

вычурно даже для сира Риверте, никогда не отличавшегося скромностью в одежде. Он не

учёл того факта, что если в провинции этот костюм казался бы чрезмерно роскошным, то

здесь, в Сиане, где алый камзол с салатовыми панталонами считался высшим шиком,

костюм графа Риверте может показаться неуместно скромным. Однако Риверте вовсе не

выглядел так, будто чувствует себя скромным и неуместно выглядящим – да он, по правде,

никогда таким не выглядел. Он любезно и ослепительно улыбался всем, мимо кого

проходил, и Уилл, глядя на него, поражался, как все эти люди не замечают в этих улыбках

пронзительного, хотя и незлобливого сарказма. «Вы так забавно выглядите в этом

оранжевом жилете, монсир, а впрочем, я искренне желаю вам доброго здоровья», – вот что

говорила эта улыбка, и Уилл знал это совершенно точно, потому что ещё помнил времена,

когда его самого такими улыбками одаривали чаще, чем ему хотелось бы… а впрочем, это

и теперь случалось порой.

К тому времени, когда королевская чета и граф Риверте пересекли первую треть зала,

торжественное напряжение в толпе заметно ослабло. По передним рядам уже бежал

шепоток, а задние ряды говорили вслух, не стесняясь – при этом все как один восхваляли

чудесный цвет лица её величества. Король остановился напротив какого-то господина с

пышными усами и пивным брюшком, любезно заговорил с ним – и толпа в задней части

залы выдохнула, из чего Уилл заключил, что официальная часть окончена, дальше король

не пойдёт, и сейчас бал наконец будет открыт. Уилл надеялся, что, когда придворные

займут себя танцами, глазеть на него станут поменьше, поэтому ощутил что-то наподобие

облегчения и попытался бочком двинуться к стене, когда вдруг кто-то прямо позади него

ахнул:

– Смотрите!

Уилл невольно взглянул – и увидел, что король шагнул дальше, а затем остановился и,

окинув зал взглядом, спросил с лёгким удивлением:

– А где же сир Норан?

У него был очень звучный голос – не менее громкий, чем у давешней глуховатой

старушки, однако не в пример более красивый и ровный. Приятный голос – но Уилл всё

равно застыл, как вкопанный, одновременно со всей толпой, которая тоже затаила

дыхание на миг. Боже, нет! В памяти мгновенно ожил тот вечер в Даккаре, когда граф

Риверте буквально за шкирку выволок Уилла из его убежища на подоконнике и поставил

под перекрёстный огонь любопытных взглядов. Уилл помнил тот миг так, словно это

было вчера – и, похоже, сейчас всё повторится, только в удесятерённом размере, а стало

быть, всё будет в десять раз хуже.

– Где же ваш сир Норан, граф? Я его не вижу, – обернувшись к Риверте, чуть тише, но всё

равно вполне отчётливо проговорил король. В зале опять стало тихо, придворные жадно

ловили каждое слово, и эту ожидающую тишь словно ножом разрезал холодный и

насмешливый голос, которой Уильяму был так хорошо знаком:

– Отчего бы не поискать в начинке к праздничному пирогу, сир? Боюсь, за время нашего

отсутствия ваши добрые придворные могли съесть сира Норана, или во всяком случае

приступить к разделке.

Никто не издал ни звука. Уилл стоял ни жив, ни мёртв, и вдруг чья-то рука легонько

толкнула его в спину. К ней присоединилась ещё одна, и ещё, и ещё – и вот он опомниться

не успел, а уже стоял в первом ряду, и его продолжали подталкивать, незаметно, но так

настойчиво, что оставаться на месте не было никакой возможности.

И Уилл пошёл вперёд, по пустому коридору, ещё недавно забитому людьми, в

ослепительном сиянии тысяч свечей и под теперь уже не десятками – сотнями глаза,

неотрывно смотревших на него.

Уилл вскинул взгляд. Риверте стоял рядом с королевской четой и смотрел на Уилла –

прямо ему в глаза. Он улыбался, слегка насмешливо, слегка сочувственно, но очень

спокойно – так, как улыбался, когда они оба были заперты в замке Даккар, пока вражеская

армия стояла у стен, и так, как улыбался позже, на поле сражения под Эллоном, в Руване,

когда против них вышло втрое больше войск, но Уилл знал тогда, что они всё равно

победят.

И он улыбнулся в ответ, чуть заметно, уголками губ, а потом склонился перед королём

Вальены, императором Рувана, Асмая, Сиделии и Хиллэса в глубоком и полном

спокойного достоинства поклоне.

– Ваши величества, – негромко проговорил Уилл, кланяясь затем королеве, которая

смотрел на него хоть и с любопытством, но вполне доброжелательно, и даже протянула

руку для поцелуя. Уилл, которому, по счастью, случалось бывать при дворе в Хиллэсе,

хотя и всего один раз, на мгновение коснулся губами перстня на пухлой ручке

императрицы и тут же отступил, склонившись ещё ниже.

– Сир Норан, – прозвучал над его головой приятный голос короля Рикардо. – Сир Уильям

Норан, сын лорда Бранда Норана, о котором мы столько наслышаны, и брат лорда Роберта

Норана, доставившего нам столько хлопот. Не покривив душой, искренне приветствую

вас в Сиане.

Зал вздохнул, как один человек – и Уилл внезапно осознал, что никто здесь не ждал

подобного поворота. Он весьма смутно понимал, почему, так же как не имел ни

малейшего представления, отчего его сходу так невзлюбили все эти люди, и отчего, по их

убеждению, его должен был невзлюбить так же и король. Уилл выпрямился и невольно

взглянул на Риверте, хотя ему следовало посмотреть на императора – но он просто не смог

удержаться, и на миг ему почудилось, что в глазах графа он видит такое торжество и

такую гордость, что у него закружилась голова от восторга. Он быстро посмотрел на

короля, снова поклонился, хотя уже и не так глубоко, и сказал:

– Для меня большая честь быть представленным к вальенскому двору, ваше величество.

– А для меня – большое удовольствие, что граф Риверте наконец перестал прятать вас от

наших любопытствующих глаз, – улыбнулся король Рикардо, и в груди у Уилла вдруг что-