– вы даже не будете казнены. Император ведь на самом-то деле вовсе не желает господину

графу смерти. Просто он не может вмешаться сам и допустить открыто, чтоб вмешались

другие. Но если мы найдём обходной путь, руку на отсечение даю, он будет только рад.

Какие странные вы, вальенцы, в тысячный раз за своё пребывание на этой земле подумал

Уилл Норан. Вы стремитесь захватывать – и избегаете убивать. Вы выбираете себе в жёны

тех, кто вас почти ненавидит, хотя есть тысячи, которые готовы для вас на всё. Вы

называете себя друзьями тех людей, которых бросаете на произвол судьбы, позволяя себе

лишь молчаливую и скрытную радость, когда кто-то, найдя лазейку в ваших законах,

спасёт их от гибели вместо вас.

Подите вы к дьяволу, в самом деле!

– И что, если я захочу, как вы выразились, надрать зад моему брату, сир Ортандо? Я найду

для этого людей?

– О, – капитан внезапно раздвинул губы, и под усами у него сверкнула исключительно

редкая на этом мрачном лице ухмылка. – В этом, сир Норан, можете не сомневаться. Вас

ведь у нас многие знают и, не побоюсь этого слова, жалуют. Думаю, запросто наберётся

сотня-другая вояк, вполне согласных потехи ради прогуляться в Тэйнхайл и… помочь вам

разобраться с вашим братцем.

– И никто не сможет упрекнуть их в нарушении присяги? Их не накажут?

– Их – нет. Наёмничество – дело вольное. А уж сколько заплатят, да как, да когда – то не

его величества собачье дело.

Лусиана улыбалась. Уилл никогда не видел, чтоб она так открыто, так радостно

улыбалась. И улыбку эту она дарила ему, Уиллу. Он не очень-то понимал, за что, но всё

равно был ей благодарен.

– Вот только вас, наверное, император накажет, сир Норан, – перестав ухмыляться,

добавил Ортандо. – Междоусобица есть междоусобица. Казнить он вас не казнит, а вот

запроторить в какой-нибудь каземат вполне может…

– Пусть поймает сперва, – отмахнулся Уилл – Хотя если всё и впрямь так, как вы говорите,

то он не спустит на меня своих псов раньше, чем мы дойдём до Тэйнхайла.

– Тогда, – сказала Лусиана, – нам следует поторопиться.

Через три дня рано утром Уилл Норан сидел верхом на гнедом Буране перед тремя

сотнями солдат, пришедшими на зов капитана Ортандо. Сам Ортандо был по левую руку

от него, а по правую – Лусиана Риверте. Уилл тщетно пытался уговорить её остаться в

Шалле – она не желала слушать и сухо велела ему поберечь дыхание, потому что

надрывать глотку ему предстоит в ближайшие дни множество раз. Он подумал было, не

устроить ли так, чтобы госпожу графиню незаметно заперли в её спальне в день отбытия.

Но потом подумал, что с неё станется свить верёвку из простыней и выбраться через окно,

а потом нагнать их по дороге, и тогда – Уилл вздрагивал от одной только мысли, что будет

тогда.

Так что сейчас она была с ним, одетая в один из дорожных костюмов Риверте, который

причитающие служанки все три дня ушивали и переделывали по её мерке. Уилл тоже был

в костюме Риверте, слишком широком для него в плечах и бёдрах. Он мог бы взять один

из своих, у него было достаточно одежды, подходящей для долгой дороги, но так ему

было лучше. Чувствуя на своих плечах шелковистую ткань сорочки, ещё сохранившей

тепло тела графа, Уилл чувствовал, что это правильно. В телеге с поклажей, поставленной

в арьергард, были сложены доспехи, нашедшиеся в оружейной Шалле. Уилл не знал, кому

они раньше принадлежали, так же как не знал, кто раньше владел этим замком. Но ему

казалось, что здесь всё началось для них, всё по-настоящему началось, и он не собирался

позволить этому закончиться так скоро.

– Говорите, сира Лусиана, – вполголоса сказал капитан Ортандо, обводя цепким взглядом

собравшихся солдат. Наспех вооружённая, кое-как выстроенная толпа взволнованно

шумела, косясь на крестьян, высыпавших из замка и ближних хуторов поглазеть на

странную армию, невесть зачем собравшуюся у стен Шалле.

Было холодно, накрапывал дождь, река по правую руку от Уилла шумела, унося вдаль

палые листья.

Лусиана Риверте тронула коленями бока своей кобылы, выезжая вперёд.

– Воины! – сказала она ровным, громким и зычным голосом, так что шум, бродивший по

толпе, сразу стих. – Вы не знаете меня. Я – Лусиана, графиня Риверте. Мой муж, тот, кому

вы многие годы служили верой и правдой, оказался в беде. Он попал в руки своих врагов,

но ещё худшей бедой стало то, что он лишился милости нашего короля. Все вы знаете,

что, идя на Тэйнхайл и Роберта Норана, вы не преступите букву своей присяги, но

преступите её дух. Лишь ваша совесть должна решать, можете ли вы так поступить. И,

выступая сегодня, я не хочу, чтобы кто-то из вас, идя под знаменем Риверте, делал это,

кривя душой.

– Сира Лусиана, – прошипел Ортандо, потрясённый прямотой её слов и беспокойно

косящийся на переговаривающихся солдат. – Заткнитесь, дьявол вас забери!

– Те из вас, – повысив голос, продолжала она, – кто служат королю Рикардо, могут выйти

из строя и пойти по домам. Но те, кто чтят своим господином Фернана Риверте, пойдут со

мной! Знаю – я вам никто. Я лишь несколько месяцев была его женой, и многие из вас

слышали, что представляет из себя наш брак. То, что вы слышали – правда. Вы можете не

верить мне и думать, что, прося вас сейчас за него, я тоже кривлю душой. Но со мной

рядом – тот, кого вы знаете лучше, нежели меня. Он – больше Риверте, чем я. И он понесёт

знамя вашего и моего господина над теми, кто пойдёт с нами в Хиллэс и вернёт нашего

сира Фернана!

Последние слова она прокричала, выхватывая у стоящего рядом знаменосца поникший

стяг и с силой вкладывая его в руки Уилла.

– Держи! – крикнула она ему, и её глаза сверкали, как два чёрных агата в блеклом осеннем

солнце. – Держи, оно твоё!

Уилл, под прикованными к нему сотнями взглядов, перехватил тяжёлое древко, с трудом

удержал его, пытаясь не выронить и не пошатнуться в седле. И это ему удалось. Миг – и

знамя Вальенского Кота яростно заструилось, подхваченное резким осенним ветром, у

Уилла над головой, глухо захлопало полотнищем. Уилл чувствовал, как горит у него лицо,

как пылают глаза. Это правда – Лусиана, графиня Вальенская, сказала правду сейчас. Он –

Риверте. И он идёт за своим графом, чтобы забрать его домой.

– Риверте! – набрав полную грудь воздуха, изо всех сил закричал Уилл. Этот крик повис

над долиной, отзываясь среди деревьев и холмов, звеня в потоке бегущей воды. И через

миг три сотни голосов подхватили его, а за ними ещё сотня и ещё. Люди, вышедшие из

замков и из полей смотреть на горстку смельчаков, бросавших вызов монарху величайшей

империи Запада, кричали все разом, повторяя имя человека, который эту империю создал.

– Риверте! Риверте! Риверте! – ревела, гудела и пела долина.

И в этом свирепом хоре, с хлопающим над головой вальенским знаменем, Уильям Норан

выступил на Тэйнхайл.

Глава 4

В первые минуты Уиллу показалось, что место, где он вырос, стало совсем другим.

Это была, конечно, всё та же долина – узкая, неровная, зажатая между холмами. Вокруг,

на сколько хватало взгляда, чернели поля, кое-где покрытые бурыми пятнами

неубранного урожая. Роберт, похоже, оказался не слишком хорошим хозяином – некогда

цветущая и богатая долина под его господством поблекла и захирела. Захирел и замок

Тэйнхайл, раньше казавшийся Уиллу огромным, величественным, грозно

возвышающимся над владениями его хозяев. Но сейчас он видел лишь покосившуюся,

разваливающуюся груду камней, кое-как сложенных в некрасивую и неуклюжую

фортификацию – такую, какие строили на всему Хиллэсу пятьсот лет назад, когда первым

лордом Нораном был воздвигнут Тэйнхайл. Тэйнхайл, о котором Уилл всегда думал с