— Чем вы занимались вчера вечером?

Монтасти колебался, время от времени бросая смущенные взгляды на Элену.

— Вам трудно ответить на мой вопрос, а?

— Да, синьор комиссар…

— Почему?

— Потому что я пьянствовал!

Девушка возмущенно вскрикнула.

— А что вы хотите? С того дня как я пришел из армии, жизнь превратилась в пытку! И я до сих пор думаю, обманула меня Элена или нет… Ох, не люби я так, давно плюнул бы на все, но я люблю ее!

Польщенная и счастливая этим публичным признанием девушка с улыбкой взяла Лючано за руку, а тот продолжал:

— Вчера вечером в баре Ренато Бурдиджана, когда мы с берсальером распрощались, точнее, когда его выставили вон, я еще немного посидел, а потом побрел куда глаза глядят…

Дзамполь насмешливо хмыкнул, и голос Монтасти снова задрожал. Парень чувствовал, что ему не верят.

— …Помню только, что я пил во многих кафе неподалеку от Санта-Мария Аузилиатриче…

— Дабормида… Занятно, а? — насмешливо подчеркнул инспектор.

— Занятно или нет, но это чистая правда! — истерически закричал Лючано. — Слышите, вы, подонок? Чистая правда!

Дзамполь с угрожающим видом пошел к Лючано, явно намереваясь проучить за дерзость, но Тарчинини остановил его:

— Алессандро!.. Вы ведь понимаете, что парень не в себе? Чего только не наговоришь со страху!

Инспектор сжал кулаки, но послушно вернулся на прежнее место у двери, где стоял на случай, если бы кому-нибудь взбрело в голову выйти из комнаты до того, как комиссар закончит допрос. А Монтасти бросился искать поддержки у Тарчинини.

— Хоть вы-то мне верите, правда, синьор? Клянусь вам, я не убивал берсальера! Мне было грустно, и я пил вино… А что еще мне оставалось делать?

— Например, вернуться домой… — мягко заметил Ромео.

— Разве это помешало бы мне думать, что, возможно, Элена меня больше не любит… а этого… этого я никак не мог выдержать!..

Эмилия, мать семейства, тихонько заплакала. Оттавио, отец, смахнул скупую слезу, а Элена, невольная виновница драмы, бросилась на шею жениху и пылко его расцеловала.

— Bene mio![36] Я никого не люблю и не полюблю, кроме тебя!

Если бы за ним не наблюдал Дзамполь, веронец охотно поплакал бы вместе с семейством Пеццато, но из-за помощника ему приходилось вести себя «как полицейский».

— Все это очень мило, но я предпочел бы получить более весомое доказательство того, что вы находились в квартале Санта-Мария Аузилиатриче, а не караулили у казармы!

Лючано только руками развел в знак полного бессилия.

— Боюсь, вам придется-таки пойти с нами, Монтасти…

— Значит, и вы тоже считаете меня убийцей?

— Что я считаю или не считаю, касается только меня, молодой человек, но вы ударили присутствующего здесь инспектора… а потом сбежали… Этого более чем достаточно, чтобы посадить вас за решетку, пока мы не разберемся, какова же на самом деле ваша роль в убийстве берсальера.

И тут начался настоящий концерт. Слышались крики, жалобы, стенания. Всех святых рая умоляли прийти на помощь, Мадонну — заступиться за них перед своим Божественным Сыном, дабы он прояснил головы упрямцев полицейских, и даже самого Всевышнего просили явить любовь к своим созданиям, сотворив небольшое чудо в доме Пеццато, и лично засвидетельствовать невиновность Монтасти. Элена уговаривала своего Лючано поднапрячься и вспомнить хоть что-нибудь из ночных похождений, доказав таким образом свою полную непричастность к убийству, а инспектор предлагал комиссару арестовать всю компанию за противодействие расследованию. Наконец, когда Тарчинини уже хотел приказать Дзамполю надеть на Монтасти наручники, молодой человек вдруг завопил как безумный:

— Ага, вот оно!

Невообразимый гвалт сразу смолк, и все уставились на Лючано.

— Готово дело!.. Я вспомнил! Меня вышвырнули из кабака, потому что им пришло время закрываться, а я не желал уходить! Да, точно, и даже отвесили на прощание немало пинков!

— А где этот кабак?

— Ну… этого точно не скажу… По-моему, где-то рядом с институтом Салезиано… Вроде бы на виа Сассари… или на виа Салерно… Или на виа Равенна… а может, и на виа Бриндизи… Знаю только, что я лежал на земле и видел прямо перед собой стены института… Хозяин кабачка — здоровенный верзила… Когда он сгреб меня в охапку, я и рыпнуться не мог… Само собой, я был мертвецки пьян, но все же…

Дзамполь пожал плечами:

— Пустая болтовня!.. Ну, сам пойдешь или хочешь прогуляться в наручниках?

Лючано повернулся к комиссару:

— Но, в конце-то концов, чего он на меня так взъелся, этот варвар?

Инспектор побледнел от ярости:

— А ты что, сам не догадываешься? Или воображаешь, будто я забыл, как ты мне врезал башкой в живот? Терпеть не могу таких подарков! И пока не верну его тебе с лихвой, не усну спокойно! Ну, basta! Пошли!

— Минутку, Алессандро…

Дзамполь удивленно посмотрел на шефа:

— По-моему, мы и так слишком затянули это дело, разве нет?

— Вот что, Алессандро, надо дать парню последний шанс оправдаться, верно? Синьорина Элена, у вас найдется фотография жениха?

— Certamente[37], синьор комиссар!

— Дайте ее инспектору!

Девушка сбегала в спальню и робко протянула Дзамполю фотографию.

— И что я, по-вашему, должен с ней делать, шеф?

— Вы сядете в такси, Алессандро, и объедете все кабаки вокруг института Салезиано. Таким образом мы и выясним, соврал Монтасти или нет. Я подожду вас здесь.

Вернувшись через час, инспектор увидел мирную семейную сцену. Ромео Тарчинини устроился в самом удобном кресле. Справа от него — Оттавио и Эмилия, слева — Лючано, у ног — Элена. Комиссар рассказывал о своих двух Джульеттах — жене и старшей дочке, о младших девочках — Розанне и Альбе, и о сыновьях Дженнаро, Фабрицио и Ренато. Все хохотали, потому что, слушая байки Ромео, никто и никогда не мог удержаться от смеха. И Дзамполь снова явственно ощутил, как сам он чужд этому миру радости, счастья, настоящей жизни…

— Надеюсь, я вам по крайней мере не помешал? — ядовито осведомился он.

Все тут же притихли, ибо вместе с инспектором в маленькую гостиную как будто ворвались самые темные стороны человеческого бытия — несправедливость и злоба.

— Ну, Алессандро? — спросил комиссар.

— Монтасти говорил правду, синьор… — весьма неохотно признал Дзамполь. — Я нашел кабатчика, который выгнал его вон. Было больше часу ночи, и парень накачался по ноздри… сидел там безвылазно часа два… Хозяин кафе сразу узнал его по фотографии…

— В таком случае…

— …Монтасти не мог убить берсальера…

Послышались радостные возгласы, Оттавио обнял жену, та расцеловала Элену, девушка чмокнула в щеку Тарчинини, тот не остался в долгу, Элена поцеловала жениха, он — Эмилию, а хозяйка дома — мужа. Круг замкнулся. Дзамполь мрачно наблюдал эту идиллическую картину.

— Ну а мне достался удар в живот? — буркнул он. — Может, я еще должен поблагодарить синьора Монтасти?

Лючано встал:

— Синьор инспектор, я искренне сожалею, что так получилось, и прошу у вас прошения…

— И вы воображаете, что этого достаточно?

Тут к Дзамполю подошла Элена и, прежде чем полицейский успел увернуться, нежно поцеловала в обе щеки.

— А теперь, синьор инспектор? — шепнула она.

Алессандро не ответил. Зардевшись как роза, он молча выскользнул из комнаты. На виа Карло Видуа все еще дежурили два агента. Дзамполь отпустил их, объяснив, что наблюдение потеряло смысл. Наконец, когда он тоже собрался уходить, появился Тарчинини. И оба полицейских отправились восвояси. Довольно долго они шли рядом, не говоря ни слова. Первым прервал молчание веронец:

— Удачный денек… Хотя бы один из подозреваемых отпал так же внезапно, как появился… Решительно, у нас остается один Анджело, верно?

Дзамполь не ответил.

— Прошу вас, инспектор, будьте любезны слушать, когда я говорю! — не отставал Тарчинини.