У первого всадника в том месте, где грудь балахона была прожжена костром, тускло поблескивала сведенная тонкими ремешками чешуя доспеха. Кони под ними были хрипящие, с раздутыми боками, коротконогие, но очень мощные. Настоящие кони, обитающие на равнинах Верхнего Тартара. Дважды за эти дни, когда всадники вставали на ночь лагерем, из леса появлялись волки. Скалились. Сторожко припадали к земле. Глядели. Потом, тихо пятясь, возвращались в чащу. Волки были умные, битые. Добычу выбирали себе по силам. Чуяли, что эти кони, пахнущие остро и тревожно, с красными, углями горящими глазами, их не испугаются. Истопчут копытами, порвут зубами, а после еще и съедят. В Верхнем Тартаре мало пищи. Одной травой не прокормишься. Тамошние кони не брезгуют ничем. Ни улитками в толстых роговых панцирях, ни скорпионами с ядовитыми жалами, ни даже падалью.

Всадники ехали медленно. Вкрадчиво. Временами первый, служивший проводником, соскакивал с седла. Смотрел. Слушал. Порой прижимался щекой к земле и нюхал след. Положение его тела в эти мгновения очень напоминало тех ночных, сторожких волков, что издали наблюдали за конями. Лица было не разглядеть. Его скрывал капюшон.

Второй всадник обычно оставался в седле Озирался. Правой рукой держал поводья. С кисти левой свисала боевая плеть с вшитой в ремень узкой свинцовой гирькой. До бездоспешного противника удар такой плетью по голове — верная смерть, но смерть долгая, тяжелая. Если же по руке попадет — повиснет рука: кость перебивает на раз.

Всадники молчали, вслушиваясь в шорохи леса. Звуки эти были постоянны: скрипы, стоны ветра в кронах, крики птиц, далекий вой в буреломе.

Путь они начинали втроем, не вдвоем. Третий их спутник — суровый, во многих передрягах побывавший наемник, не боявшийся ни мертвяков, ни кикимор, ни подземельных хмар, сгинул две ночи назад. Причем сгинул, даже не обнажив напоследок меча. Ночью он просто встал, зачем-то разделся донага и отправился купаться в грязное озерцо, куда и свинью было добровольно не загнать. Его следы доходили до самой воды и из озерца уже не выводили. В черном озере из глубин поднимались какие-то пузыри. Вздувались. Лопались.

—      Может, его позвала русалка? — нервно облизывая губы, спросил тот, что был в драконьих сапогах.

—      За русалкой он бы не пошел, — отозвался проводник.

—      А если сбежал? Передумал и сбежал? В озерцо, на тот берег и — фьють?

—      Голышом, стал быть? И оставил туг свое копье? И свою плату?..

Проводник подбросил на ладони мешочек с монетами и вопросительно оглянулся на своего спутника. Тот равнодушно кивнул, и мешочек мгновенно скрылся в складках балахона.

—      Ишь ты, незадача какая! Видать, чтой-то подкралось ночью прямо по деревьям. Он-то с краешку лежал. Вот оно его и прибрало, стал быть, по-тихому. Надо бы уйти отседова поскорее! — буркнул проводник и, трвожно задирая голову, отправился седлать коней.

И опять они ехали по сырому, враждебному лесу. Изредка он расступался, и заметны становились следы жилья. Живых деревень не попадалось, только забро¬шенные. Провалившиеся крыши, слепые окна. Улицы были ширю кие. Дома с резьбой, с черепичными крышами. Выходит, и здесь когда-то жили люди. И хорошо жили, без страха. Когда человек придавлен и всего боится, не станет он строить дома в два этажа с широкими окнами, с резными ставнями, с высокими хлипковатыми дверями. Напротив, закует себя в камень, прижмется к земле, попытается слиться с ней, спрятаться, показаться беднее соседей.

После обеда пришлось проезжать мимо старого кладбища. Проводник зачем-то спешился и шел точно посередине вымощенной камнями дороги. Осторожно шел, с оглядкой, и коня вел только по камням.

—      Что случилось?

Проводник дернул головой. Поднес палец к губам, умоляя хранить тишину. Почва кладбища шевелилась. Жирно, неприятно вздрагивала, как трясина. Под землей на небольшой глубине возились гробовщики. Изредка мелькали их узкие зубчатые спины с выступавшими колючими позвонками. Слышно было, как чпокают подгнившие доски гробов и зубы гробовщиков разгрызают сухие кости. Изредка земля начинала кипеть, проваливаться. Бурля, выбрасывала на поверхность фонтанчики песка. Вылетали ржавые гвозди, доски гробов. Под землей угадывалась смертельная, не ждущая и не дарующая пощады битва. Это означало, что гробовщик наткнулся на живого мертвеца, который теперь душит его своими могучими руками. Гробовщик же бьет его хвостом и раздирает лапами. Потом все так же внезапно затихало, и там, снаружи, оставалось неясным, кто из двоих взял верх.

Всадник в желтых сапогах по примеру проводника спешился и повел коня по брусчатке. Ощущая под землей опасное шевеление, его конь шарахался, всхрапывал. Возле небольшого мосточка брусчатка исчезала. Да и сам мост выглядел так ненадежно, что кони не шли на нега. Проводник замотал морду своему жеребцу плащом и уверенно перевел его на другую сторону. Собираясь последовать его примеру, всадник стал отстегивать притороченный к седлу плащ. Причем начал делать это на узкой полоске между брусчаткой и мостом, те камней под ногами уже не была. Он не ждал беды и потому, когда земля под ногами вздыбилась, выпустил повод.

Конь рванулся и, проламывая копытами настил моста, проскакал на другую сторону. Из-под земли выступило слепое узкое рыло с двойным рядом зубов и попыталось ухватить всадника за ногу. Тот вырвал из ножен меч и, перевернув его клинком вниз, двумя руками вогнал в спину гробовщику рядом с колючими позвонками. Вес опускающегося тела усилил резкое движение рук, что позволило всадить меч до гарды. В лицо ударила струйка холодной, жирной, как бульон, крови. В следующий миг костистая спина чудища рванулась и исчезла под землей, унося с собой меч выдернуть который не было никакой возможности.

Всадник тяжело дышал и тупо смотрел на опустевшие ножны. Потом на ватных ногах приблизился к проводнику. Тот, только что поймавший коня хозяина, держал его под уздцы.

—      Ты видел?! Видел?!

—      Что ж тут не видеть? Чай, не слепой! — отозвался проводник — Ловко вы его припечатали, сударь! Видать, опыт-то есть, да только, признайтесь, с нежитью - то редко дело иметь приходилось!

—      С такой дрянью редко, — признал всадник.

—      То-то и оно… На самую глыбь теперь пошел. Засядет под болотом и издохнет, зарази ще... А меч-то тютю! — с сожалением просопел проводник. — Хто ж их мечом-то бьетъ? Их, будем говорить, колом осиновым надоть. И по хребту, по хребту!

—      И что было бы? Он что, распался бы от кола? — с гневом спросил всадник. Заметно было, что ему жалко меча.

—      Да ни шута бы он не распался! Да кола-то не так жалко!

Всадник заметил, что глаза проводника рыскают по берегу. Небось прикидывает, где чудище подохнет, чтобы потом вернуться и прибрать меч к рукам.

—      Ищи его сейчас! — потребовал всадник, сгребая его крепкой рукой за ткань балахона.

Проводник замахал руками:

—      Говорю же в самую глыбь утащило! Да вы, сударь, сами за ним ныряйте! Земля-то рыхлая! Авось управитесь!

Всадник отошел, тая ярость Он знал, что без проводника ему сейчас никак не управиться и тот это прекрасно понимает.

Ближе к вечеру им впервые попался верный след. Четкий отпечаток крупного мужского сапога, оттиснувшийся во мху и полный воды.

—      Клянусь матерью рысью! Это он! — воскликнул проводник.

Он часто клялся матерью рысью, и всякий раз спутник посматривал на него с затаенной насмешкой. Рысью? Ну-ну.

—      Далеко же он забрался! — сказал он.

—      Это точно, сударь! Ни один, стало быть, с мозгами который, своей волей здеся не поселится! Это, конечно, ежели человек. Пограничные земли, — сразу отозвался проводник — Здеся, будем говорить, всего один дневной переход до…

—      Хватит… Знаю... Ошибки нет? Это точно его след? — раздраженно оборвал его спутник. Голос у него прозвучал торопливой тревогой. Об этом он предпочитал не говорить. Даже не думать. Главное — выполнить поручение и сразу вернуться.