– Что, довезти тебя до дома? – спрашиваю.

Я вспомнил, что он живет в одном доме с Вероникой. И мне страшно захотелось, чтобы он согласился. Может, увижу Дымову. Увижу ее неровную челку и синие глаза. Да, Дымова челку отрезала и волосы, сейчас у нее они по плечам болтаются, и мне это в кайф. Ей чертовски идет. И мне резко в радость эта неровная челка.

– Ага, давай, я обрадуюсь! – согласился Кетов.

Я остановился у светофора. Когда зажегся зеленый и я осторожненько даванул на газ – мотор заглох.

Завел двигатель, теперь на сцепление не дожал, мотор – чух-чух! – опять замолчал в тряпочку. Не потому, что машина плохая, водитель – чайник. За мной уже супертачки концерт устроили. Черт, тороплюсь, еще и поэтому не получается… Чего сигналят? Можно подумать, через секунду их лайнеры в небо взлетят. Повернул ключ зажигания, снова одной ногой на сцепление надавил, другой – на газ, в этот раз газанул слишком сильно, мотор просто взревел.

– Ты что, в космос? – засмеялся Кед.

– А! Ноги должны педали чувствовать, а у меня они пока их только находят и не путают, – объясняю. – То с плюсом давлю, то с минусом. – Я медленно поехал по улице. – Отец учил, учил, а потом рукой махнул. Сказал, со временем будет о’кей. Практика нужна.

Я переключился на третью, потом на четвертую скорость.

– Ага! А то спутаешь тормоз с газом! – сказал Кетов.

– А что? Такое бывало.

– У тебя?

– Да пока, слава богу, нет. Рассказывали, девчонка какая-то вместо тормоза на газ нажала и – человека задавила.

– Ни… – выругался Кетов. – Не, лучше велик! В сто раз лучше.

– Будет время, все на велики пересядем.

– У-у, когда это еще будет! Когда воздуха совсем не останется.

Едем мы потихоньку. И все меня на обочину тянет, мне кажется, там безопаснее.

– Слышь, Зима, ты деньги на выпускной сдал?

– Да. Неделю назад еще.

Кетыч вздохнул:

– Ну я, значит, на выпускной не пойду.

– Что так?

– Да попробуй у них деньги выклянчи. Украсть, что ли?

– Займи у кого-нибудь. Работать будешь – отдашь с зарплаты.

– А что? Это мысль. Работать-то я точно буду. Как пить дать… Слышь, а ты что, на Дымову запал?

– С чего ты взял?

– Что я, слепой, что ли? Зыришь на нее.

– И что дальше?

– Веришь в любовь?

– А кто же в нее не верит?

– Я.

– Откуда же дети появляются?

– Это не любовь, брателло. Это инстинкт. Вот у меня родичи. Каждый день скандалят. Вернее, каждую ночь. Отец дверью хлопнет, смоется. Налижется – и ночью в дверь давай бабахать. Спите, детки, я не шумлю. Ну вот… Он бабахает, а мать не разрешает открывать. Не хочет его домой пускать. Вот такая любовь…

– Как же ты спишь?

– Спишь! Вот так и не сплю… Соседям спать не даем, они нас уже ненавидят. И даже мелкого, Димку. Это все из-за них… дебилы!

– Чего ж тебя-то не любить… ты же не виноват?

– А все равно. Папуасовы родоки нам на балкон послание кинули: будут заявление в полицию писать. А сами не пишут. Я за то, чтоб писали. Скажи им! Пусть предков полиция урезонит. Я вообще уже армии жду не дождусь! Смоюсь от них на фиг… А эта Дымова ничего, – как-то неожиданно он снова перескочил на Нику. – Я ее с песочниц знаю. Вместе пирожки лепили. В песочнице-то! Она меня кормила, прикинь? – Кед похихикал. – Она вроде не скандальная. И родители у нее вроде тихие. Но она ведь, это… некрасивая.

– Я так не думаю, – холодно отвечаю. Сейчас он у меня в лоб получит.

– Как моя мать говорит, «ни рожи ни кожи», – продолжал Кетов.

– Заткнись.

– А что? Я правду говорю!

Я въехал во двор Кетова, остановил машину.

– Я в последнем подъезде живу, – напомнил Кед.

– Ничего, доползешь. Вылазь…

– Ну-ну, – вдруг разозлился Кетов. – Между прочим, я с твоей… этой, как это?.. пассией – в одном подъезде живу. Отобью еще. Не боишься?

Я толкнул башмака плечом.

– Сказал: вали!

– Вилька Вельс со Стрекаловой тоже кадрился – бросил. Потому что любви, – Витек так поводил перед лицом указательным пальцем, как дворники по переднему стеклу машины ходят, – не-ту. Ни-ни.

Кед вышел, потом сунул в открытое окно со своей стороны лицо и сказал на прощанье:

– Слышь, Кимка, любовь – лажа… плюнь на нее…

– Будем считать это благодарностью за то, что я тебя подвез, – сказал я и тронул машину.

Кед дважды хлопнул дверцей, чтобы она закрылась, и показал, как надо плюнуть: смачно, со звуком. Свой плевок он растер ногой в кроссовке и поплелся к своему подъезду – высокий, сутулый, и таким он мне показался несчастным, что хоть беги следом и утирай ему сопли.

Мне все-таки пришлось подъехать к его подъезду, чтобы развернуться на площадке. Я перегнал Кеда и увидел в зеркало заднего вида, как он снова плюнул вслед моей машине. Это, наверно, тоже в благодарность. Мне расхотелось его утешать. По мере того как я разворачивался, двери подъезда открылись и появились… Ника с матерью. У меня екнуло и забилось сердце. Похоже, уже не только мои глаза, но и мое сердце стало Нику видеть. Погода была теплая, хотя мрачная, с синими облаками, и на Нике была голубая ветровка с капюшоном в дырочку. Нет, что бы ни говорил этот женоненавистник, Ника хорошенькая, и ей так идет этот капюшон с дырочками и неровная челка…

Я открыл дверь:

– Привет, Дымова! Вас подвезти?

– Привет, – отозвалась она. – Нет, спасибо, мы сами… У меня мама за рулем.

Она прошагала к серебристому «Форду».

Я вежливо кивнул ее матери. Деревенская картина с Никиным ухом в ее руке все еще была на моем внутреннем экране. Дымовская маман модно одевается и вообще больше похожа на ее сеструху, чем на родительницу. Блондинка, блин…

Дополз до подъезда Витек.

– Уроды все! – бросил он так, чтобы я услышал, снова сплюнул через плечо и скрылся за дверью.

Во слюны у хлопца накопилось! Ядовитая, наверно. Надо посоветовать – пусть сдаст на анализ.

Ну вот. Дождь полил. Это не облака были синие, а тучи. Весна в этом году вообще какая-то малокровная. Как будто ее вообще не было. А было вот что: Ника, консультации, деревня Волки, машина, уроки вальса, и снова – Ника в натуре и в моей башке. Такой вот фон к весне. Оп, абшибка. Это весна была фоном. Она галопом примчалась к последнему бубенчику, пардон, звонку.

Последний звонок

Последний звонок прошмыгнул по школьному залу. Девчушка из мелких в стариной школьной форме изо всех сил трясла медным колокольчиком. Но он почему-то грустно звонил. Одиннадцать лет назад он захлебывался от восторга. Сегодня некоторые девушки ревели реальными слезами. И Ника тоже прослезилась, я узнал ее белый платочек, который мелькал туда-сюда, вверх-вниз.

А чего реветь? Мне нисколько не грустно.

Нас обвязали красными лентами, словно коробки с тортами. Хорошо еще, что надпись на лентах была приличная: «Выпускник». Нас изготовили в школе и выпустили 25 мая 2013 года. Нажелали «продуктам» морального и вещественного добра и пустили в мир. Мы поскакали в город, в парк, где обычно все выпускники собираются – у глупого памятника бордовому ноздреватому сердцу. Там влюбленные назначают свидания, и вообще – это самое в городе молодежное место. Насчет свиданий – тупизм полный: что, все пары на глазах друг друга целуются? Нет, я там свидания назначать не собираюсь…

Мы толпой погнали до этого бетонного сердца, там потусовались с выпускниками из других школ. Все с цветами-шарами, смехом-слезами. Девушки – в школьной коричневой форме, где они ее выкопали? У бабушек на чердаках? Не знаю, что бы мы тут нарядными толпами дальше делали, но нас выручил дождь. Как хлынул сквозь тополиные ветки! Все готовыми компаниями поскакали в разные стороны света и заняли в городе все кафешки. Наш класс нашел приют в «Березах и пальмах». Березы были за окном, а пальмы стояли в зале, в горшках, и доставали почти до потолка. В горшках они были живые и веселые, а на крыльце стояли огромные пыльные, скучные decoration [5] .

«Здесь смешался глас рассудка с легким блеском болтовни» [6] . Когда мне надоели и глас, и блеск, я послал Веронике эсэмэску, чтобы мы пошли и погуляли в дожде. Она не ответила. Как всегда. Я привык к ее молчанию. Видно, так и не удастся мне ее разговорить до самого окончания школы. Оп, блин! Да ведь сегодня мы ее закончили! Остался какой-то несуразный хвост в виде ЕГЭ и выпускного.