– Пожалуй что и мог, – согласился Фолз. – Да только если б я так быстро сюда приехал, я б себе весь праздник испортил. Я ведь не такой, как вы, городские. У меня нет столько времени, чтоб его вперед подгонять.

Он убрал платок, встал, осторожно положил пакет на каминную доску и вытащил из кармана рубахи какой-то маленький предмет, завернутый в чистую ветхую тряпицу. Вскоре в его осторожных медлительных пальцах появилась оловянная табакерка; от старости и частого употребления она давно уже отполировалась и светилась тусклым серебряным блеском. Старый Баярд сидел и смотрел, терпеливо смотрел, как он снимает крышку и осторожно откладывает ее в сторону.

– А теперь повернитесь лицом к свету, – скомандовал старик Фолз.

– Люш Пибоди говорит, что у меня от этой мази заражение крови сделается, Билл.

Фолз, продолжая свои неторопливые приготовления, сосредоточенно поглядел на Баярда невинными голубыми глазами.

– Люш Пибоди этого не говорил, – спокойно возразил он. – Это вам какой-нибудь молодой доктор сказал, Баярд. Повернитесь лицом к свету.

Старый Баярд сидел прямо, прислонившись к спинке кресла и положив руки на подлокотники, серьезно глядел на гостя проницательными старыми глазами, полными чего-то непостижимого, внимательными и печальными, как глаза старого льва.

Старик Фолз подцепил одним пальцем комок темной мази, осторожно поставил табакерку на свой освободившийся стул и поднес руку к лицу старого Баярда. Однако старый Баярд хотя и вяло, но все еще сопротивлялся, глядя на него с чем-то неизъяснимым в глазах. Старик Фолз мягко, но решительно повернул его лицом к свету.

– Ну, ну. Я уже не молод, и у меня нет времени вредить людям. Сидите смирно, а то я могу запачкать вам лицо. Рука у меня уже не такая твердая, чтоб снимать ружейные пули с раскаленной печки.

После этого старый Баярд сдался, и старик Фолз быстрыми ловкими движениями намазал ему шишку мазью. Потом он взял клочок тряпки, снял излишек мази, вытер пальцы, бросил тряпку в камин, тяжело опустился на колени и поднес к ней спичку.

– Мы всегда так делаем, – пояснил он. – Моя бабушка достала это снадобье у индианки из племени чокто[56] еще лет сто тридцать назад. Никто из нас никогда не знал, что это такое, но следов оно не оставляет.

Он тяжело поднялся и отряхнул колени. Потом так же неторопливо и аккуратно закрыл крышкой табакерку, убрал ее, снял с каминной доски пакет и опять уселся на стул.

– Завтра мазь почернеет, а когда она чернеет, она действует. Не мочите лицо водой до утра, а через десять дней я опять приду и намажу еще раз, а на… – он задумался и стал медленно загибать узловатые пальцы, беззвучно шевеля губами, – на девятый день июля все отвалится. Только не давайте мисс Дженни и всем этим докторам вас запугивать.

Он сидел, держа на сдвинутых коленях пакет, и теперь, неукоснительно следуя заведенному исстари ритуалу, принялся его развязывать, дергая розовую тесемку так медленно, что человек помоложе наверняка бы не выдержал и начал на него кричать. Старый Баярд, однако, просто закурил сигару и вытянул ноги на каминную решетку, и в конце концов старик Фолз развязал узел, снял тесемку и повесил ее на подлокотник своего стула. Тесемка упала на пол, и тогда он нагнулся, поднял ее, повертел в своих толстых, коротких пальцах и снова повесил на подлокотник, проследив за ней еще некоторое время на случай, если она снова упадет, а потом развернул пакет. Сверху лежала картонная коробка с жевательным табаком, и он вынул одну плитку, понюхал, повертел в руке и понюхал еще раз. Потом, не откусив ни кусочка, отложил ее в сторону вместе с остальными плитками и стал рыться дальше. Выудив в конце концов бумажный кулек, он открыл его и невинными мальчишескими глазами с жадным любопытством заглянул внутрь.

– Да, сказать по чести, мне иной раз даже стыдно, что я такой страшный сластена. До смерти люблю сласти, – сказал он.

Все еще бережно держа другие предметы на коленях, он перевернул кулек вверх дном и вытряс на ладонь два или три полосатых, похожих на креветок предмета, сунул один в рот, а остальные отправил на место.

– Боюсь, скоро у меня зубы выпадать начнут, и тогда придется мне конфеты сосать или одни мягкие есть. А я мягкие конфеты всегда терпеть не мог.

Его дубленая щека размеренно надувалась и опадала, как бы при выдохе и вдохе. Он снова заглянул в кулек и взвесил его на руке.

– Было время, году эдак в шестьдесят третьем или четвертом, когда за такой кулек конфет участок земли купить можно было, да еще парочку черномазых в придачу. Много раз, когда дела у нас плохо шли – ни сахару, ни кофе, есть нечего, – украдешь, бывало, кукурузы да и ешь, а не найдешь, чего украсть, так и траву из канавы жуешь, как на бивуаке ночью под дождем стояли, вот оно как было… – Голос его замер среди древних призраков стойкости духа и тела, в краях блистательных, но бесполезных порывов, где такие духи обитают. Он крякнул и снова взял в рот мятную конфету.

– Как сейчас помню тот день, когда мы от армии Гранта[57] уходили и на север двигались. Грант тогда был в Гренаде[58], и полковник нас собрал, мы сели на лошадей и соединились с Ван Дорном[59]. Это было, еще когда полковник на том серебристом жеребце ездил. Грант все стоял в Гренаде, а Ван Дорн однажды взял да и двинул на север. Зачем – мы не знали. Полковник, тот, может, и знал, да нам не говорил. Впрочем, нам оно и ни к чему было – раз мы все равно к дому шли.

– Ну вот, мы и ехали сами по себе, чтоб потом с остальными соединиться. По крайней мере, остальные думали, что мы с ними соединимся.

Но полковник, тот по-другому думал – у него еще кукурузу не обработали, вот он и решил на время домой завернуть. Мы не бежали, – пояснил он. – Мы просто знали, что Ван Дорн неделю-другую и один продержится Он ведь всегда держался. Храбрый был парень, – сказал старик Фолз, – очень храбрый парень.

– Все они тогда храбрые были, – согласился старый Баярд, – да только вы, ребята, слишком часто бросали воевать и по домам разбегались.

– Ну и что ж такого, – сердито возразил старик Фолз. – Даже если вся округа полна медведей, человек не может все время за ними гоняться. Ему надо иной раз передышку сделать – хотя бы чтоб лошадям и собакам роздых дать. Да только те лошади и собаки не хуже любых других могли идти по следу, – задумчиво и гордо добавил он. – Конечно, не каждый мог за тем дымчатым жеребцом угнаться. Во всей конфедератской армии его только одна-единственная лошадь обскакать могла – та, что Зеб Фозергил с одной конной заставы у Шермана[60] угнал, когда он в последний раз в Теннесси ездил.

Никто из наших знать не знал, зачем Зеб туда ездит. Полковник говорил, что он просто лошадей ворует.

Он и правда всегда хоть одну, да приведет. Однажды он привел семь таких дохлых кляч, каких на всем свете не сыщешь. Хотел обменять их на мясо и маисовую муку, да только никто их не брал. Тогда он решил отдать их пехоте, но пехота и та от них отказалась. В конце концов он их отпустил, явился в штаб Джо Джонетона и сказал, чтоб ему заплатили за тот десяток, который он кавалерии Форреста продал. Не знаю, какой ему дали ответ. Нейт Форрест не хотел их брать. Их навряд ли даже и в Виксбурге съели… Я никогда не доверял Зебу Фозергилу, уж очень он часто в одиночку туда-сюда ездил. Впрочем, в лошадях он толк знал, и когда, бывало, на войну уедет, обязательно доброго коня домой приведет. Но такого, как этот, он больше ни разу не добывал.

Щека у него опала, и он вытащил карманный нож, отрезал кусочек табаку и губами подобрал его с лезвия. Потом завернул пакет и снова завязал его тесемкой. Пепел сигары старого Баярда легонько трепетал на ее тлеющем кончике, но еще не осыпался.