– Да, – сказал доктор Пибоди. Он подвел ее к коляске и, когда она поднималась на подножку, неуклюже поддержал обеими руками.

– Не трогайте меня, Люш, – отрезала она. – Я не калека.

Но он поддерживал ее под локоть своей огромной ласковей ручищей и, пока она садилась, а Саймон полотняным пологом укутывал ей колени, с непокрытой головой стоял рядом.

– Возьмите, – сказал он, протягивая ей серебряный доллар. Мисс Дженни положила монету в сумочку, щелкнула замком и снова вытерла пальцы носовым платочком.

– Ну, что ж, – сказала она и, помолчав, добавила: – Слава богу, это уже последний. Во всяком случае на некоторое время. Домой, Саймон.

Саймон величественно восседал на козлах, но ввиду столь важных обстоятельств несколько смягчился.

– Когда вы приедете поглядеть молодого хозяина, доктор?

– Скоро, Саймон, – отозвался тот, и Саймон цокнул на лошадей, сдвинул шляпу набекрень и, небрежно помахивая кнутом, торжественно покатил прочь.

Доктор Пибоди остался стоять на улице – бесформенная туша в потрепанном альпаговом пальто, со шляпой в одной руке и со сложенной газетой и желтым бланком неотправленной телеграммы в другой – и стоял так до тех пор, покуда стройная спина мисс Дженни и прямые несгибаемые поля ее шляпки не скрылись из виду.

Но это был не последний. Неделю спустя рано утром в одной из негритянских хижин в городе нашли Саймона. Неведомая рука каким-то тупым орудием проломила его седую голову.

– В чьем доме? – спросила мисс Дженни по телефону. «В доме женщины по имени Мелони Гаррис», – ответил голос. Мелони... Мел… Перед глазами мисс Дженни промелькнуло лицо Белл Митчелл, и она вспомнила молодую мулатку, чья кокетливая наколка, фартук, а также стройные блестящие икры придавали такую пикантность вечеринкам Белл и которая ушла от нее, чтобы открыть косметический салон. Мисс Дженни поблагодарила и повесила трубку.

– Старый седой распутник, – сказала она, отправилась в кабинет Баярда и села. – Так вот на что пошли церковные деньги, которые он «дал взаймы». А я-то думала…

Стройная, безукоризненно прямая, она сидела на стуле, праздно сложив на коленях руки. «Да, это действительно последний», – подумала она. Впрочем, нет, он ведь не совсем Сарторис, у него была хоть какая-то тень здравого смысла, тогда как остальные…

– Пожалуй, мне пора немножко заболеть, – сказала мисс Дженни, которая не провела ни единого дня в постели с тех пор, как ей исполнилось сорок.

И именно так она и поступила. Улеглась в постель, подложила под голову множество подушек, надела легкомысленный кружевной чепец и не разрешила звать никаких врачей, кроме доктора Пибоди, который явился с неофициальным визитом и в течение получаса покорно слушал, как больная вымещала на нем свою хандру и рецидив негодования из-за фиаско с мазью. Здесь же она ежедневно совещалась с Айсомом и Элнорой и в самые неожиданные минуты яростно обрушивалась на Айсома и Кэспи, которые торчали во дворе у нее под окном.

Младенец и невозмутимая, увенчанная ярким тюрбаном гора, которая была к нему приставлена, тоже проводили большую часть дня в этой комнате; здесь же была Нарцисса, и все три женщины часами шушукались, совместно предаваясь некой оргии экстатического самоотречения, между тем как предмет оного спал, переваривая пищу, просыпался, заново наполнял свой желудок и снова засыпал.

– Он безусловно Сарторис, – сказала мисс Дженни, – но только усовершенствованного образца. У него нет их безумного взгляда. Я думаю, тут все дело в имени Баярд[87]. Мы хорошо сделали, что назвали его Джонни.

– Да, – промолвила Нарцисса, с тихой и безмятежной грустью глядя на спящего сына.

И здесь мисс Дженни оставалась, пока не истекло ее время. Три недели. Она назначила дату заранее, еще до того как легла в постель, и стойко выдержала срок, отказавшись встать даже для того, чтобы присутствовать при крещении. Этот день пришелся на воскресенье. Был конец июня, и аромат жасмина ровными волнами вливался в окна. Нарцисса и кормилица в еще более ярком, чем обычно, тюрбане принесли к ней в комнату младенца, выкупанного, надушенного и облаченного в приличествующие церемонии одежды, а потом она услышала, как они уехали в коляске, и в доме опять стало тихо. Занавески мирно колыхались на окнах, и солнечный ветерок вносил в комнату мирные запахи лета и звуки – щебетанье птиц, воскресный звон колоколов и голос Элноры – слегка приглушенный по случаю ее недавней утраты, однако все еще мягкий и звучный. Занятая приготовлением обеда, она двигалась по кухне, напевая грустную бесконечную песню без слов, но, случайно обернувшись и увидев в дверях мисс Дженни, еще слабую, но, как всегда, тщательно одетую и прямую, мгновенно умолкла.

– Мисс Дженни! Да что ж это такое! Ступайте обратно в постель. Позвольте, я вам помогу.

Но мисс Дженни решительно продвигалась вперед. – Где Айсом?

– Он в сарае. Ступаете обратно в постель. Я мисс Нарциссе скажу.

– Оставь меня в покое, – заявила мисс Дженни. – Мне надоело сидеть дома. Я еду в город. Позови Айсома.

Элнора все еще пыталась возражать, но мисс Дженни твердо стояла на своем, и Элнора подошла к дверям, кликнула Айсома и разразилась множеством зловещих предсказаний, но тут появился Айсом.

– Вот, возьми, – сказала мисс Дженни, вручая ему ключи. – Выведи автомобиль.

Айсом удалился, и мисс Дженни медленно последовала за ним. Элнора поплелась было следом, преисполненная мрачной заботливости, но мисс Дженни отправила ее обратно на кухню, перешла через двор и уселась в автомобиль рядом с Айсомом.

– Смотри у меня, парень, будь осторожен, а не то я сама сяду за руль, – сказала она ему.

Когда они добрались до города, на стройных шпилях, поднимавшихся среди деревьев к пухлым летним облакам, лениво звонили колокола. На окраине мисс Дженни велела Айсому свернуть в заросший травой переулок, и, проехав немного дальше, они вскоре остановились у железных ворот кладбища.

– Хочу посмотреть могилу Саймона, – пояснила она. – В церковь я сегодня не пойду – я достаточно просидела в четырех стенах.

От одной этой мысли она слегка оживилась, как мальчишка, сбежавший из школы.

Негритянское кладбище располагалось за главным кладбищем, и Айсом повел мисс Дженни на могилу Саймона. Похоронное общество, членом которого был Саймон, позаботилось о его могиле, и теперь, через три недели после похорон, холмик все еще был покрыт венками, но цветы осыпались, и с мирно ржавеющих проволочных остовов свисала жалкая кучка поникших стеблей. Элнора или кто-то другой успели побывать здесь до мисс Дженни, и вокруг могилы неровными рядами были натыканы фарфоровые черепки и кусочки разноцветного стекла.

– Я думаю, ему тоже надо поставить надгробный камень, – громко сказала мисс Дженни и, обернувшись, увидела, что обтянутые комбинезоном ноги Айсома лезут на дерево, вокруг которого с сердитыми криками мечутся два дрозда. – Айсом!

– Да, мэм. – Айсом послушно соскочил на землю, и птицы выпустили в него последний залп истерической брани.

Они вошли на кладбище для белых и теперь проходили между мраморными глыбами. На равнодушном камне были высечены хорошо знакомые ей имена и даты в их мирной суровой простоте. Кое-где памятники были увенчаны символическими урнами или голубками и окружены аккуратно подстриженным газоном; свежая зелень резко выделялась на фоне белого мрамора, синего неба с пятнами облаков и черных можжевельников, из которых доносилось бесконечное монотонное воркованье голубей. То тут, то там на бело-зеленом узоре пестрели еще не увядшие яркие цветы, и вот уже среди купы можжевельников появилась каменная спина Джона Сарториса и его надменно простертая рука, а за деревьями круто врезался в долину высокий отвесный обрыв.

Могила Баярда тоже представляла собой бесформенную груду увядших цветов, и мисс Дженни велела Айсому собрать их и унести. Каменщики готовились выложить вокруг могилы бордюр, и неподалеку уже лежал прикрытый парусиной надгробный камень. Она подняла парусину и прочитала четкую свежую надпись: «БАЯРД САРТОРИС. 16 мая 1893 – 11 июня 1920». Это лучше. Просто. Теперь уже нет ни одного Сарториса, который мог бы выдумать что-нибудь витиеватое. Эти Сарторисы даже в земле не могут лежать спокойно, без тщеславия и спеси. Рядом с могилой стоял еще один надгробный камень, точно такой же, если не считать надписи. Но хотя в этой могиле не было праха, в надписи тоже безошибочно угадывался стиль Сар-торисов, и потому все вместе производило впечатление похвальбы в пустой церкви. Впрочем, здесь чувствовалось и что-то другое – казалось, будто веселый, бесшабашный дух юноши, который всегда высмеивал завещанное предками угрюмое напыщенное фанфаронство, даже несмотря на то что кости его покоились в неведомой могиле далеко за морем, каким-то образом сумел смягчить дерзкий жест, которым они его напутствовали: