— Ох, сохраните нас, духи предков! — воскликнула старушка, хватаясь за сердце. — Нам нужно срочно в деревню! Нужно людей уводить в лес!

— В чем дело? — Признаться, червячок тревоги шелохнулся и у меня в груди.

— Если Когдейр пошел войной, то сожжет дома в деревне и народ погубит, во зло Рингмару! — пояснила старушка, заливаясь слезами.

Дальнейшие слова были ни к чему, ноги сами меня подхватили, неся по тропе назад, не чувствуя усталости, лишь бешено воздух вырывался из груди хрипом: «Успеть! Только бы успеть!»

Иша! Женщина, в глазах которой столько боли и любви ко мне, старик Охта — люди, ставшие для меня семьей в этом чужом и незнакомом мире! Душа наливалась свинцовой тяжестью тревоги и страха.

Я не успел. Ощутил гарь прогорклого дыма, а его сизые клубы, мохнатые столбы в безветренном воздухе, стали видны мне еще задолго до того, как я выскочил из подлеска, падая и спотыкаясь, как загнанная лошадь, вываливаясь к крайнему дому Априи, еще ярко пылающему диким жаром пожарища.

— Стой. — Чьи-то руки обхватили меня сзади за пояс, настойчиво уводя назад в лес. — Сделать все равно ничего не сможешь, а вот погибнуть — вполне.

Эльф буквально нес меня на руках, впрочем, это было лишним, разум мой работал четко, эмоции хоть и зашкаливали, но поддаваться им было не в моих правилах. Предупредить возможность уже упущена, а вот помочь нужно, но не мальчишке же кидаться на баронских солдат с голыми руками?

— Поставь.

Эльф остановился, всматриваясь в мое лицо.

— Все нормально, я не собираюсь делать глупости. Нужно оглядеться, по подлеску пройдем на возвышение по восточной стороне, там с холма нам будет все видно, и пройдем незамеченными, все заросло терном.

Больше не говорили, эльф бесшумно двигался впереди, скользя, словно кот, мягкими движениями перетекая из положения в положение. Мне двигаться за ним было не тяжело, во-первых, из-за маленького роста, во-вторых, из-за маленького веса, впрочем, и опыт «скрадывания» по лесу у меня был немаленький.

С холма, на отдалении не более пятисот метров, хорошо просматривалась деревня. Вид был плачевный. Ни одного нетронутого дома не осталось, какие-то еще догорали, остальные уже едва дымили, пестрея черными прогалинами выжженной земли. Кругом носились конные разъезды стражи, закованной в металл доспехов, впрочем, видно, без особой суеты и опаски. Никто не опасался крестьян, к тому же большая часть населения деревни была собрана на небольшом пятачке возле колодца, под охраной спешившихся солдат.

— Старушка с девочкой? — тихо спросил я эльфа, кивнув на лес позади.

— Будут ждать нас, сюда не пойдут, — не оборачиваясь, ответил он.

— Как думаешь, сколько они здесь пробудут и что будут делать с людьми? — Мы залегли на холме, продравшись через густой кустарник, оставаясь прикрытыми его зеленью.

— Думаю, до утра. До следующей деревни переход дотемна не успеют совершить, останутся на ночь здесь. — Эльф задумчиво на меня посмотрел. — Если кого решили убить, уже убили, остальных так и продержат до выхода поутру. Сейчас соберут провиант, часть скотины угонят назад через реку, вон, видишь, возле реки шатры ставят?

— Да. — Я тоже заприметил возводимый отрядом барона Когдейра лагерь.

— Будут ночевать. — Эльф выжидающе смотрел на меня. — Нам надо уходить, здесь мы ничего не сделаем и ничем не поможем.

— Иди. — Я кивнул ему в сторону леса. — Присмотри за девочкой и знахаркой, я с наступлением ночи спущусь, меня не заметят, вольюсь в толпу пленных, узнаю, что к чему.

— А если решат всех… — Он не договорил, отвернувшись.

— Ты прав. — Я еще раз осмотрел деревню. — Могут и решить всех под нож.

Иллюзий по поводу всеобщей любви, всепрощения и человеколюбия я не испытывал. В моей прошлой жизни цивилизация пестрела моральными уродами, а уж тут вседозволенность диких времен могла не оглядываться ни на что, позиция сильнейшего не нуждается в одобрении.

— Единственным верным решением будет оставить все как есть и уйти до полудня следующего дня. — Он был прав, это было разумно, но вот совесть бешеным псом металась в груди, с пеной у рта крича, что там люди, которые думают обо мне, там люди, которым я небезразличен, и им нужна помощь.

— Уходим, — тихо произнес я и уже тише, так, что сам себя еле услышал, добавил: — Простите.

Ночь в лесу прошла спокойно. Выбрав одну из опушек, встали лагерем. Априя беззвучно глотала слезы, Ви разрывалась между желанием немедленно бежать домой к родителям и желанием остаться со мной. Настроение у всех было паршивым, лишь эльф в нашей компании выглядел невозмутимым, впрочем, о его эмоциях судить сложно, он немногословен.

Уже за полночь сдалась старушка, свернувшись на подстеленном лапнике, провалилась в тревожный сон. У костра остались мы с эльфом. Ви, пристроив голову у меня на коленях, давно спала, словно щеночек, вздрагивая всем телом.

— Ты странный ребенок, Уна. — Леофоль буравил меня своими глазищами, подбрасывая веточки в костер. — И не кори себя, есть вещи, которые выше понимания и наших желаний. Все сделано верно, ты поступил верно, нельзя остановить лавину взглядом.

— Я понимаю. — Я погладил по голове девочку, отчего она улыбнулась во сне. — Но разве от этого понимания будет легче? Нет.

Вскоре я и сам уснул.

Поутру встали с предрассветным туманом, вновь раздув потухший за ночь костер, подкрепились из припасов эльфа. Помятые, невыспавшиеся, немногословные и подавленные, мы ждали, когда солнце наконец-то войдет в зенит, прочно выходя по центру небосвода.

— Я покидаю вас. — Леофоль быстро доел, собирая нехитрый свой багаж. — Дальше наши пути расходятся.

— Спасибо вам, господин эльф, — поклонилась старушка. — Если бы вы не предупредили, даже не знаю, что бы стало с нами.

— До скорого. — Я не особо за ним смотрел, целиком погруженный в свои мысли.

— Ты думаешь, мы еще увидимся? — Эльф замер, как-то странно на меня глядя.

— Мир тесен, — дежурно выдал я.

— Мир — огромен. — Он улыбнулся. — Он не кончается этим лесом.

Я смотрел за его сборами, за тем, как он скользит и двигается. Грациозный, утонченный, он появился в моей жизни в один из трудных ее моментов. Прощались недолго, молча кивнув друг другу напоследок. Вскоре мы сами стали собираться в дорогу.

До окраины, граничащей с домом Априи, добирались часа три, подойдя к месту уже к полудню.

Дальнейшие события я плохо запомнил. Много боли, море, заливающее утратой и горечью какой-то непонятной обиды, захлестывало меня с головой. Больше половины деревни не пережило этой ночи.

Дед Охта лежал обгорелым куском мяса на пороге сгоревшего дома с распоротым животом, вывалив пунцово-синие внутренности на землю. Люди, немногие оставшиеся в живых, серыми безликими тенями ходили по пеплу, не находя себе места. Плач, истошные крики боли, стоны умирающих. Все смешалось, давя на мои плечи, заставляя пригибаться к земле и наполняя руки дрожью. От всего этого самому хотелось выть во весь голос, это было страшно, так страшно и отвратительно гадко, что даже идти куда-либо было выше моих сил, ноги подогнулись, я упал на колени, чувствуя, как дорожки слез бегут по лицу.

Иша, бедная женщина, промучилась всю ночь. Ее, как и других женщин, солдаты увели в лагерь, мужики, кидавшиеся на солдат, пытаясь защитить своих жен, были вырезаны все до последнего. Самих же женщин порезали, как скотину, поутру у реки, бросив их тела голыми изломанными куклами.

Свою боль отдалить я смог лишь заботой. Я не мог позволить Ви увидеть ее родителей. Убитого отца и старшего брата, мать у реки, стеклянным неживым взглядом смотрящую в небо.

Нельзя ей видеть это, пусть ей больно, пусть она знает, что потеряла сегодня свою семью, но пусть она не увидит того, как чудовищно люди могут поступать с людьми. Я не могу позволить ребенку ощутить такую боль, я просто не представляю, как бы она смогла жить дальше и что бы это была за жизнь.