— Видишь ли, Михеев, — обратился я к разочарованному, убитому искателю счастья. — Ты не должен понимать того, что здесь сказано, буквально. То есть, другими словами, здесь все сказано приблизительно. Тебе дан, так сказать, материал, а ты уже сам должен толковать, как тебе более подходит по твоему полу и званию.

Его убитый вид сменился другим — внимательным, с примесью легкой надежды в широко раскрытых голубых глазах.

И когда он придвинулся ко мне ближе и взглянул на меня этими доверчивыми, как у ребенка, голубыми глазами, будто ища защиты и покровительства — сердце мое раскрылось навстречу ему и я решил, что сделаю все, чтобы утешить и ободрить этого солдата Михеева.

— Так вот что, Михеев… Это ничего, что тут, как будто, женская судьба. Ведь, согласись сам, что у продавца всего один ящик, а покупают у него мужчины и женщины — как же попугаю тут разобраться. Верно?

— Так-то оно так, — согласился Михеев, по-прежнему, с полуоткрытым ртом ловя каждое мое слово.

— А еще бы же не так! Ну вот теперь, разберем по настоящему каждую фразу…

— Фразу?

— Ну, да… я хочу сказать: по кусочку. Ну-с… Кусочек первый… «Ты красива и найдешь любящих тебя из среды множества молодых людей»…

Я осмотрел его критическим взглядом и искренно сказал:

— Есть. Парень ты, действительно, красивый. Значит, это верно.

Михеев вспыхнул, опустил голову и стал застенчиво царапать крепким ногтем какой-то узелок на собственном рукаве.

И товарищи тоже осмотрели его и единогласно подтвердили:

— Да парень он что ж… Ничего себе. Парень, как парень.

— Все, как говорится, на месте.

— Значит, верно сказано.

По тону окружающих было заметно, что кредит желтой бумажонки стал заметно подыматься.

— Пойдем дальше. «Влюбишься в известного бог… гм!.. в известную богачиху и справедливо, но без взаимности»… Ну, это, Михеев, тоже понятно. Сердцу, брат, не закажешь! И если понравится богачиха — так тут уж ничего не поделаешь.

— Это верно, — согласились некоторые опытные люди из окружающих, очевидно, уже пронзенные в свое время стрелами крылатого Амура.

— Любовь — зла, полюбишь и козла, — подтвердил кто-то из наиболее израненных крылатым богом.

— То-то и оно, — улыбнулся я, снисходительно оглядывая внимательную аудиторию. — Теперь… что касается «без взаимности» тоже — брат… Ты, Михеев, не обижайся, но богачихи, они народ избалованный — где ж ей любить простого… ты чем занимался раньше?

— Сцепщиком был на железной дороге.

— Да… Где-ж ей полюбить простого сцепщика?

— Что-ж, я понимаю, — скромно согласился Михеев. — Где мне до богачихи. Не по носу табак.

— Это правильно, — поддержал кто-то.

— Нешто нашему брату сиволапому до богачихи тянуться? Жирно будет.

— Лопнешь тут.

— Тут уж не беспокойся.

— Отошьют.

— Дальше. «Только соединению вашему помешает много думающая о себе его тетка».

— Ишь, стерва, — возмутился рыжий солдат из числа искренно сочувствующих Михееву.

— Она, баба, действительно… Куда не впутается, везде дрянь будет.

— Ишь-ты: «много думающая о себе тетка». Дать бы ей хорошей выволочки — так не думала бы о себе много.

— Жидок на расправу их брат, — заметил тот же наиболее израненный стрелами Амура. — От первого леща такой вой подымет, что и-и-их!

— Ну, замолчи. Разговорился тут. Читайте, барин, дальше.

— «Будь, однако, в постановлениях своих постоянен, так по смерти этой тетки он… гм… она обвенчается и осчастливит тебя».

Михеев вдруг прыснул в кулак, но тотчас же, будто испугавшись, принял преувеличенно важный вид.

— Уже, — махнул он рукой.

— Что «уже»?!

— Обвенчались. Восемь лет, как я женат.

— Чего ж ты молчал, — растерялся я, немного сбитый с толку.

— Как же. Девятый год пошел.

— Что ж, — спросил рыжий солдат, — так оно и было? Богатая была?

— Это как сказать… Двести рублей за ней взял, перину, корову.

— Деньги не малые, — вздохнул маленький мужик.

— Сила!

— Вот оно, брат, судьба-то и оказалась… Попугай, брат, врать не станет.

— Тетка-то была?

— У ей? Была. Такая презлющая, что ужас. В Мокеевке шахтеры ее убили. Стряпухой она была на артель.

— Так ей и надо, — поддержал тот же ожесточенный женщинами господин. — Заслужила свое.

— И как это ловко все предсказано: богачиха — извольте; венчание — извольте; тетка — извольте.

— Я ж тебе говорил — попугай, он себя окажет.

— Оказал. Хитреющая птица.

— Молчите, черти. Только мешаете. Читайте, барин.

— «Бог благословит тебя потомством, которое будет тебя уважать и любить. Одна из твоих дочерей, пристойная, выйдет рано замуж, оставит мать и уедет со своим мужем в Америку».

— Не пущу! — твердо и значительно сказал вдруг Михеев, упрямо, как бык, наклонив голову.

— Кого не пустишь?!

— Ее. Дочку. В Америку.

— Как же так ты не пустишь, чудак человек, — вмешался рыжий солдат, ежели ейный муж ее возьмет.

— Не пущу. Пусть тут сидит.

— Михеев, возразил я. — Да ведь это же судьба. Как же ты можешь идти напротив??

— Конечно, пусти, — послышались голоса. — Ишь, черт, уперся: «не пущу»!

— Как же так можно мужнюю жену не отпустить.

— За это, брат, по головке не погладят.

— Да уж… Муж, ежели не дурак, такое тебе «не пущу» пропишет, что ног не потянешь.

— Ну, ладно… Пусть едет, — сдался Михеев. — Другая останется. Дальше как, барин?

— «…Где будет счастливой. Проживешь до 90 лет.»

— Это я то?

— Ясно. Вот видишь тут сказано, внизу.

Михеев расцвел. Ударил себя в полы и радостно засмеялся.

— Это ловко, братцы! Вот тебе и война. И пропишу же я немцу теперь!.. А? До 90 лет!!! А я то думаю себе: «Эх, бабахнет меня там ядром али пулей — пропал я вместе со всеми потрохами». А? Девяносто лет!

— Делов ты теперь накрутишь, Михеев, — заметил рыжий солдат, безо всякой, впрочем, зависти.

— Говорил же я, что попугай себя окажет.

— Что и говорить — все как по писанному. Спасибо, барин. Утешил.

Товарищи поздравляли сияющего Михеева.

Где-то ты теперь, Михеев?

Бежишь ли ты плечо-о-плечо со своим другом рыжим солдатом по холодному полю, широко открыв кричащий «ура» рот и выставив вперед острие холодного штыка, на котором через минуту забьется упитанное тело шваба, обрызгивая твои пыльные сапоги вражеской кровью?..

Или лежишь ты в лазарете с забинтованной рукой, ногой — и чья-то белая тень наклоняется над тобой, освежая несколькими каплями воды запекшиеся в лихорадке уста?..

Или уже насыпан над тобой осклизлый холм вражеской холодной земли и только крест из двух оструганных веток, наскоро перевязанный мокрым ремешком, свидетельствует, что здесь принес свою обычную жертву родине рядовой Михеев. И куда денется дочка твоя? Поедет ли она с мужем в Америку или так и застрянет на обширных полях беспредельной матери-России.

Нет. Не хочется этого думать.

Будь жив и здоров, солдат Михеев, дорогой моему сердцу…