— В этом году мы действительно сможем пропустить одну зиму, — мечтательно сказал Бэтист.

— Пропустить зиму здесь, — заметил Мэтью. — Мы будем на Тристане зимой.

— Так они станут жить как раз между нами и Недами, — думает о своем Сьюзен.

По правде говоря, письмо Джосса — явное извещение о свадьбе, но со всеми приличиями, каких можно ожидать только от него. Сьюзен очень понравилась его большая скромность. Она, как ее муж и большинство соседок, устала от перемен, суеты, от значения, которое придают их долгим похождениям, от поднятой вокруг тристанцев шумихи.

Однажды она даже спросила миссис Гринвуд:

— А нет ли у вас пилюль от шума?

Вскоре они ей вовсе не понадобятся, но теперь — в последний раз — Тристан вновь становится сенсацией. 7 октября, несмотря на выигрыш Грэхэмом Хиллом большого приза США и провозглашение независимости Уганды, получившей ее сразу же вслед за Нигерией, крупные заголовки уравняли возвращение двухсот островитян с выходом из Британской империи нескольких миллионов человек: «Тристанцы возвращаются на родину». 10 октября уход Гарольда Макмиллана, а 16-го — Конрада Аденауэра, двух исчезнувших с политической сцены влиятельных лидеров, не помешали изобилию откликов. «Время работает на Тристан!» — гласил один из них: Фред Гроуер, чернорабочий на «Митчел констракшн», получил от своих товарищей часы (а журналист, автор заметки, подчеркивал: это подарок, преподнесенный в качестве сувенира, полон юмора, если знать, что одно место на острове носит название «Мертвое время»). 17-го газеты возвестили о «последнем дне тристанцев в школе и на работе» и поместили фотографию Ивонны и Лори Беретти, выходящих из «Хэрдли скул» с книжками и транзистором, который, видимо, должен дать им возможность слушать заокеанские детские передачи. На следующий день они сообщали название парохода, который на этот раз доставит островитян прямо домой. Придуманный Хью каламбур получил право быть напечатанным прописными буквами: «В родной дом на „Борнхольме“.[6]

Сообщалось множество подробностей. Плаванье займет 17 дней, без захода в порты. «Борнхольм» — лайнер водоизмещением в 4785 тонн, который обычно курсирует между Копенгагеном и Канарскими островами, зафрахтован министерством по делам колоний у датской компании. Все путевые расходы должны покрыть деньги, собранные по национальной подписке. Трюмы парохода поглотят 27 тонн картофеля, 7 тонн зерна, десятки ящиков с чаем, сахаром, печеньем, фруктами, консервами, комплект больничного оборудования, включающий необходимые для рентгенографии и анестезии приборы. Список разнообразных даров выглядит более впечатляюще: два генератора, подаренных фирмой «Петтерс энд компани» из Хэмбла; набор инструментов — подарок фирмы «Скауб»; металлический ангар, присланный заводом Лидс; 175 цыплят из фирмы «Голден продьюс лимитед» с рынка в Хэрборо; тысяча пар нейлоновых чулок, пятьдесят комплектов приданого для новорожденных, сто отрезов тканей от одной оптовой фирмы; конфеты, шоколад, пирожные, а также пиво, джин, виски, образующие триста новогодних мешков с подарками для детей и взрослых; шесть немецких овчарок, чтобы сопровождать Вихря; набор церковных принадлежностей, а именно: купели, покрывала для алтаря, молитвенники, подаренные церквами Фоули, Лаймингтона, Винчестерской епархией. Правительство заказало моторную баржу, которая должна будет обеспечить доставку с парохода на берег тяжелых грузов. Не забыли и знаменитую фисгармонию, снабженную дощечкой из слоновой кости, где написано имя дарительницы. Королева, узнав, что моряки доставили фисгармонию в жалком виде, отдала приказ ее реставрировать.

19-е — день подведения итогов. «Кто-то из них должен остаться». 14 «раскольников» не поедут назад, шесть членов общины умерли. Но в Англии родилось восемь детей и, если несколько девушек вышло за англичан, то взамен десять других молодых тристанцев переженились. Со своей стороны Би-би-си пригласило 25 островитян, которые под эгидой священника отправились на автобусе в Лондон и приняли участие в передаче «Увидеть и поверить», для того чтобы попытаться объяснить телезрителям, какие мотивы толкают их уехать, повернуться спиной к нашему веку и искать так далеко от Англии потерянное счастье. На другой день впечатление от передачи резюмировал один журналист: «Решение вернуться не прибавило тристанцам красноречия, но факты, во всяком случае, здесь красноречивее слов. Поезжайте, тристанцы…»

23-го этот клич подхватывает вся пресса. «Поезжайте, тристанцы!» Это действительно большой день. В Лондоне давятся на трибунах стадиона, смотря футбольный матч сборная Англии — сборная мира, который британцы выигрывают со счетом 2:1, в Кэлшоте толпятся в бывшей столовой базы английских ВВС, где секция гражданской обороны дает большой прощальный обед по-военному. Рыбу не подавали, отмечали газеты, а угощали отличной аргентинской говядиной, которая, чтобы появиться на столе, проделала почти такой же путь, какой в обратном направлении должны проделать приглашенные, покинув этот стол. Во время десерта никаких речей, а только благодарственный комплимент, прочтенный ребенком в честь миссис Гринвуд и ее помощниц. Обед закончился очень рано: семья Твенов торопится увязать последние узлы и лечь спать; так как с собой увозится все, включая мебель — она была оплачена «фондом», — то надо будет встать в 5 утра и успеть сложиться.

А назавтра Бэтист, Сьюзен, Мэтью, Эми, Стелла в сопровождении молодой пары последними выйдут из третьего автобуса — голубого, с высокими откидывающимися спинками кресел, — остановившегося на пристани позади двух зеленых автобусов, перед которыми стоят длинные грузовики «пикфорд», откуда стрелы грузовых кранов вытаскивают багаж.

Оглушительное кудахтанье, перемежаемое резким лаем, доносится из трюмов, где в железных клетках заперты цыплята и собаки. Почти повсюду в огромном порту лязгают цепи, скрипят подъемные краны, чьи густо смазанные части покрыты капельками воды.

Идет дождь. Журналисты, среди которых Хью, фотографы, представители мэрии, графства, женского общества, Красного Креста — те же, за редким исключением, что были здесь два года назад, — окликают друг друга из-под зонтов, взлетающих высоко над головами, чтобы видеть, с кем говоришь, и опускающихся, когда начинается короткий разговор. Старейшина Джейн, которой лорд-мэр поручил вручить букет хэмпширских роз, уже поднялась на палубу. Агата Лоунесс, тоже с букетом, прошла по трапу быстро, не желая оглядываться на берег страны, откуда она уезжает вдовой. За ней прошел Ральф, одинокий, натянутый. Затем Эстер Гроуер с Селиной на руках. Сьюзен целует дочь, зятя и со слезами на глазах тоже поднимается вместе с детьми на палубу. Та же сцена с Нормой Беретти, чьи двойняшки рыдают, закрыв лицо перчатками. А Симон, который удерживает возле себя Бэтиста и Элию, чтобы не остаться одному вместе с делегациями, пожимает руки десяткам людей: леди Хауэрелл, специально приехавшей из Лондона, миссис Гринвуд, пастору Риду… Дождь все расходится, и толпа редеет. У скаутов, обеспечивающих службу порядка, с пилоток цвета хаки капает вода, а девчушки в плиссированных юбочках с облезшими плакатами в руках отступают под навес.

Наконец завыла сирена. Бэтист, Элия и Симон убегают с причала и появляются у поручней верхней палубы вместе с отцом Брауном.

— Подавайте мне хоть изредка весточку о себе, — кричит Хью Фокс.

Последний обмен пожеланиями, несколько криков в сторону зонтиков, под которыми укрылись Дженни и Лу, и «Борнхольм» отчаливает, весь трепеща платками, придающими его палубам вид веревок с бельем, которое полощет сильный ветер. Вот пароход уже развернулся, идя к навигационным знакам. Навстречу ему идет большое грузовое судно под панамским флагом. Теперь «Борнхольм» всего лишь маленький лайнер, бороздящий проложенный многими другими судами фарватер, постепенно теряющийся в тумане, в серых, перечеркнутых черным дымом тонах, в безразличии морского пути, лайнер, теряющийся в забвении.