— Один наш помощник, молодой вроде тебя, решил сыграть двойную игру, — не отрываясь от блокнота, пробубнил Агеев. — Его близкий друг был связан с торговцами оружием. Очень серьезная группа: кражи с военных складов, коррупция армейских начальников, контакты с бандитами… Мы надеялись на своего человека, а он, предупредив дружка, сам стал подсовывать нам липу. Думал, мы ничего не узнаем. Глупо, правда? Мы всегда перепроверяем, и не один раз. И когда убедились в предательстве, он получил шмеля…

— Что такое «шмель»? — спросил Курлов. Он слушал очень внимательно.

— В данном случае шмелем был патрон. Его случайно нашли в кармане двурушника.

Только один патрон. Но этого хватило. Незаконное хранение боеприпасов… Сейчас он отдыхает на самых дальних от окна нарах в Бородянской колонии усиленного режима.

Агеев поднял голову и пристально посмотрел в глаза собеседнику.

— В другом случае шмелем может стать ампула морфина. Важно, чтобы предатель понимал, за что он несет кару. Ты понял мою мысль, Курлов?

— Понял, — сказал Курлов, поднимаясь. — Лучше принимать морфин самому. Это будет гораздо безопаснее. Верно?

Агеев улыбнулся.

— Во всяком случае, гарантирую одно: от отдела по борьбе с наркобизнесом я тебя в любом случае отмажу. Однозначно.

— Спасибо, — сказал Курлов и пошел к двери.

Дома он вытащил из кармана листок с цифрами и заучил телефон, потом достал спички и невесело усмехнулся. Кафкианская машина засосала его окончательно. Как заправский стукач он выполняет инструкции даже у себя в комнате, когда его никто не видит. История про шмеля оказалась очень убедительной. И поучительной.

Он повертел листок. На обороте, просунув голову между растопыренных ног, лизала сама себя несовершеннолетняя девчонка. Сергей поднес рисунок к глазам. Закурил.

Это скорее Бердсли, чем Пикассо. На обзорных лекциях о писателях и художниках рубежа веков Лидия Николаевна посвятила Бердсли в лучшем случае десять минут: у подонка здорово получалось рисовать вульвы и фаллосы, а перед смертью он заклинал своего душеприказчика сжечь все свои работы… Придет ли в голову товарищу Агееву просить когда-нибудь о чем-либо подобном?

Но справедливости ради следует отметить, что рисует этот мудак хорошо. Особенно для непрофессионала. Сергей бросил листок с нимфеткой в ящик стола. Здорово рисует, подонок.

Потом в комнату откуда ни возьмись хлынул народ, здесь же оказались черные — соседи Лукашко и Чумы. Соломон лез к Светке, та молча отбивалась ногой и попала Соломону между ног. Коля Лукашко спал на своей кровати лицом вниз, мокрые губы выглядывали из-под щеки, словно он придавил червя. Неугомонный Родик лежал на спине и, что-то крича, катал на себе Зотову с четвертого курса; на Зотовой красивая блузка с косым воротом, больше ничего. Бедра влажные, блестят, и когда она плюхается молочнобелой задницей на Родика, слышен отчетливый мокрый звук: плюх. Небо за окном окрасилось оранжевым и фиолетовым. Оранжевый — это свет фонарей на улицах, их включают около одиннадцати. «Сколько же я здесь торчу?» — подумал Сергей.

— Я хочу уйти, — позвала его Светка Бернадская. — Я больше не могу, Сережа.

Пожалуйста…

Ее голубые прожекторы потускнели, губы дрожат. Соломон, который с минуту танцевал перед ней, зажав руками промежность, медленно разгибается. На морде Соломона переливается всеми красками радуги лютое африканское бешенство.

Сергей погрозил ему пальцем. Соломон зашипел и заперся в туалете.

— Какого лешего ты сюда вообще поперлась, дура, мамина дочь?! — крикнул Сергей.

Если честно, он сам ее сюда приволок, но уже забыл об этом.

— Разреши мне уйти, — повторила Бернадская, и Курлову нравилась такая покорность.

Светка изменилась с того дня, когда они встречали «пургенов». Точнее, со следующего. Он безуспешно искал ее по всему городу, заехал в «Вечерку», там сказали, что Светка должна дежурить в типографии. Приехал в типографию: древние фотонаборные аппараты, за ними — бабы в белых халатах, они стучали, как пулеметы, и переругивались между собой; в корректорских газетчики пили пиво и вычитывали полосы на «синьках». Всем жарко, все злые, никто не знает, кто такая Светка Бернадская и почему вообще на вахте пропускают кого ни попадя.

Сергей спустился в столовку, за стаканом компота познакомился с парнишкой из «Вечерки», тот сказал, что Светка скорее всего в «Кавказе», у нее там дело.

Какое еще дело? Ну, это… Интервью какое-то… Парнишка извинился, пошел за добавкой компота и не вернулся. Сергей поехал в гостиницу и застал там нервозное оживление. Много милиции, наверх никого не пускают, в вестибюле роится народ, со всех сторон доносятся отрывочные фразы: "Террористы напали, хотели музыкантов захватить… ", "никакие не террористы, это просто учения… ", "да нет, обворовали номер на четвертом этаже… ".

У пустой стойки с табличкой «Поселение» переминался с ноги на ногу клетчатый Денис, когда появилась администратор, он отдал ей ключ и пошел на улицу. Жил он здесь, что ли? Дурдом какой-то…

Потолкавшись в вестибюле, Сергей вышел на улицу и уже собрался уезжать, когда появилась Светка, веселая, оживленная.

— Привет, Сережа! Ты что здесь делаешь?

— А ты?

— Я интервью брала у Винса…

— Хорошо, почитаем!

Он посадил ее в машину, но повез не домой, а на Лысую гору — пустынное дикое место, а совсем рядом с центром, очень удобно. Откинул Светку на сиденье, стянул майку, лифчик и сразу напоролся взглядом на засос помидорного цвета.

— А это что?!

— Это? Ерунда… Обожглась немного…

Сергей ударил ее, вначале несильно. Тут она и разоралась:

— Ты кто такой? Ты что о себе воображаешь! Трахнулись раз, так я тебе уже что-то должна?

Выставила ногти, хотела разодрать лицо, но не смогла, хотя руку и расцарапала.

Светка сказала еще, что от Балтимора до Тиходонска двенадцать тысяч километров, и если даже его конец когда-нибудь размотается до таких размеров, то она специально заведет там у себя, в Балтиморе, специальную собачку, чтобы она отхватила кусок побольше. Сергей спросил:

— Ты что, серьезно думаешь, будто кто-то из этих отмороженных возьмет тебя с собой? Ты — отверстие, каких в Балтиморе хоть завались!

Светка посмотрела на него как на идиота. И рассмеялась. Смеялась очень долго.

Сергей подумал: неужели я сказал не правду? — и в конце концов ударил ее в живот.

Давно надо было так сделать. Светку вырвало в бардачок, всю дорогу она сидела, уперев голову в панель, и смотрела на свою блевотину. Больше она не смеялась и не царапалась.

— …Пожалуйста, — снова повторила Светка под аккомпанемент скрипящей рядом кровати. — Я хочу уйти.

— Иди, — разрешил Сергей.

Светкины ладони мокрые — будто усыпаны мелкой стеклянной пылью. Голубые прожекторы превратились в два озера, она вскочила, каблучки ее кожаных туфель зацокали по направлению к двери.

— Катись, давай-давай.

В предбаннике стук. Грохот. Светка влетает обратно спиной вперед, чуть не падает. На пороге вырастают два хлопца-крепыша с картофельными носами, похожие друг на друга как братья Знаменские.

— Все сидят на своих местах, — объявил один.

Он остается у дверей, говорит тихо второму: только не дури, понял? Второй направляется к кровати, где спит Коля Лукашко. Зотова по инерции продолжает прихлопывать Родика к кровати ягодицами, она смотрит на гостя пустыми, как автомобильные фары, глазами. Брат Знаменский бормочет ей одобрительно: оп-оп, девонька… Потом подходит к Лукашко и бьет ногой по почкам. Лукашко орет, вскакивает на кровати.

— А? Что?..

— Ясак, — говорит брат, внимательно рассматривая заусенец у себя на ногте. — Ты задолжал за сорок понюшек, Лукаш. Не расплатишься — будут платить твои друзья. И подруги тож.

В блоке воцарилась мертвая тишина, слышно даже, как тараканы под плинтусом шерудят. Наконец Родик сбросил с себя Зотову, встал, качаясь, на ноги. Его брюки гармошкой сложились у щиколоток. Лицо гипсовое, глаза бешеные, без зрачков.