И вот ведь как бывает: на секунду отвернулся, пока на Ленькин «газик» смотрел, — и всё. Только на одну секунду! Чувствую, поползли колёса в сторону. Рванул баранку — поздно. Сзади ударило, заскрипело.

Сел. На диффер.

Включил скорость, попробовал тронуться. Вперёд рвусь, назад. Где там! Прочно!

Чижик подходит, расстроенный такой. Лицо синее, зуб на зуб не попадает.

— Куда смотрели! Куда!.. Я же показывал. А вы…

Я тоже злой.

— Ладно, будет! — прикрикнул на него. — Учить меня! Молокосос!

— Я не учу, я говорю.

— Молчать, когда старший с тобой разговаривает!

Вылез и я в воду — стал смотреть, что сделать можно. А что сделаешь? Оба задние колеса висят.

Сергеев Ленька из своей кабины кричит, весёлый такой:

— Михалычу привет! Сидишь? И я сижу. Давай, слушай, Михалыч, ко мне, хлебнём молочка горяченького. Раньше завтрего, хоть ты развались на части, всё равно теперь уже не выцарапаться. Ещё хорошо, если завтра.

Тебе хорошо, думаю, тебе всё равно. А мне как быть? Коровёнкам ведь не скажешь: ждите, он в Николаевской западне с прессованным сеном для вас сидит… Да и езды-то осталось всего часа два.

Ребятишки деревенские набежали, шлёпают по воде, галдят:

— Восьмой! У нас уже восьмой! А там всего пять.

Игра у них такая: на чьей стороне больше машин застрянет — здесь или за мостом. Делятся на две команды и считают. До драк дело доходит. Ребятня, им-то что! И до чего же обидно иной раз бывает! Тащишься, пот с тебя ручьём, думаешь, как бы через эту чёртову западню прокарабкаться… А они бегут рядом, вымаранные, как поросята, пляшут-припевают:

Орёшь на них до хрипоты, кулаки им показываешь, а они знай своё:

А если и впрямь сядешь, они: «Ура!» И сообщают тебе радостно, какой ты у них по счёту: третий там или пятнадцатый. Людям горе, а им игра.

Стал я озираться, нет ли где поблизости шестов или досок покрепче. Попробовать если подсунуть под колёса. Главное, дать им опору и с места машину стронуть.

— Эй, Слава! — кричу. — Где ты там?

А его нет. А его и след простыл. Вот тебе пожалуйста, думаю. Вот тебе и помощничек! Куда же он подевался? Ребятишек послать его поискать — и тех не видно. Никого!

Побрёл я через всю лужу к Леньке Сергееву. А он на сиденье устроился. Спит.

— Эй, Ленька! — трясу его за плечо. — Давай всё же попробуем выбраться. Ты мне подсоби, я — тебе. Ехать ведь надо.

А он мне:

— Нам, шофёрам, всё равно: спать или ехать. Спать даже лучше. — И на другой бок.

Ну, думаю, понятно, какого ты горяченького молочка хлебнул.

Что же всё-таки делать? Что делать?

И вдруг, смотрю, ребята опять по воде шлёпают. Сюда, ко мне. И больше их стало, раза в два. Доски тащат, палки, верёвки.

Неужели подсоблять будут? Сколько езжу через Николаевскую западню, никогда такого не бывало.

И чижик с ними — вот куда он исчезал.

Подошли, на меня смотрят, словно на чудо какое.

— Что уставились? — говорю. — Суйте быстрее всё ваше добро под колёса.

И пошла работа! Ребята ещё не раз за досками бегали, за камнями. И с каждым разом их становилось всё больше. Даже девчонки притащились. Совсем малыши — и те. Несут в своих ручонках камешек с воробья величиной. А я хожу и командую, что куда.

Один из них, рыжий такой, конопатый весь, курносый, глаза хитрые, как у шкодливого котёнка, спрашивает у меня:

— У вас, дядя, ордена есть?

— Ну, есть, — говорю, — Красного Знамени. За Старую Руссу. А тебе-то что?

— А то, что теперь вам, наверное, Героя дадут.

— Это за что такое? Что в западню вашу угодил?

— Сами знаете… — Улыбается хитренько и шмыг-шмыг своей конопатой пуговкой.

Что вы думаете, выбрались ведь мы всё-таки из Николаевской западни!

Из ямы выскочил, подъём на первой взял, — пока мы возились, глина хоть немного, а всё же подвяла. Выехали наверх — дорога получше пошла. Вздохнул свободней и посмотрел на чижика: через спущенное окно в дверце рубаху свою отжимает.

— Что ты там им про меня наплёл? Про ордена чего-то выспрашивали.

Смеётся:

— Ничего особенного. Сказал, что вы один миллион девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять километров наездили, а на двухмиллионном у них в селе застряли. Вот они и решили вас выручить, чтобы ровно два миллиона было.

Я тоже развеселился:

— Ну и выдумщик! Два миллиона! Только такие ребятки и поверят.

— Ничего не выдумщик. Вы сказали: тридцать три года за рулём. Я взял в среднем двести километров в день.

Стал и я считать. Да, верно! Ещё и больше двух миллионов. Скажи пожалуйста! Никогда я над этим не задумывался, а ведь вон сколько получается…

— Да, подфартило, — говорю. — Такая ребятня шкодливая, только пакостить и понимают, а тут взяли и помогли — чудеса!

— Ничего они не шкодливые, — почему-то полез он в бутылку. — Ребята как ребята. Даже хорошие ребята.

— Опять ты со мной споришь! Ну, поспорь, поспорь! Я ведь их, сорванцов, совсем не знаю.

— Во-во! Всё так про них… А то, что с ними тут летом, как школа кончится, никто заняться не желает, — у кого об этом голова болит? Вот они и выдумывают сами, что могут. А потом вы ругаетесь — шкодливые!

— Ох, гляжу, и умелец ты языком молоть! Тебе слово — ты десять поперёк. Вроде не я, а ты больше моего на свете прожил. Всё знаешь, всё понимаешь. Смех!

Ничего он на это мне не сказал. Обождал я немного, потом спрашиваю с подковыркой:

— Что скис? Вышли все твои козыри?

— Ничего не вышли.

— Давай, давай!

— Нет уж! Скажешь вам, а вы опять: помолчи, когда старший разговаривает. А я вам всё-таки докажу.

— Как, интересно?

— Увидите.

И всё — больше ни слова до самого дома…

В обед добрались мы до совхоза. Сгрузил я сено — и домой. И поверите — почти сутки спал.

Встал — и сразу собираться.

— Куда? — ворчит старуха. — Куда опять, неугомонный? Ведь выходной тебе дали.

— Выходной делу не помеха.

И в контору совхоза.

— Давай, — говорю, — Иван Викентьевич, мне чижика на обучение. Сделаю из него классного шофёра.

— А это что? — Он показывает мне моё заявление. — Твоя рука?

— Моя. И от заявления своего я не отказываюсь. Б. Кротова мне не надо, пусть его кто другой учит. А я того чижика обучать хочу, с которым за сеном ездил.

— Понравился?

— Добрый паренёк, хотя язычок длинноват и прихвастнуть не прочь, — ну, да нынче все они такие, молодые. А вообще ничего, будет человеком.

— Фамилия как?

— Вот фамилии не спросил, Иван Викентьевич… А звать Славой.

— Как же я его в приказ без фамилии, а, Михалыч?.. Ладно, встретишь — спроси. Потом мне скажешь.

И смеётся. Чего смеётся, спрашивается? Ну, пусть дал я промашку. Так с кем не бывает! Что же здесь смешного?

Стал искать чижика. Нигде не найду. Словно сквозь землю провалился. Потом дня через два только узнал: услали его куда-то с поручением.

А ещё сколько-то там дней прошло — опять лежал мой путь через Николаевскую западню. И опять дождь. Хоть небольшой, а всё-таки. Западня есть западня.

Еду потихоньку и удивляюсь — ни одной машины застрявшей не видно.

Везёт сегодня нашему брату!

И вдруг смотрю — чижик мой! Стоит среди ребят.

Торможу:

— Эй, Слава!

А ребятня обрадовалась, налетела.

— Седьмой, седьмой! — кричат. — Сейчас мы вам поможем, дядя.

— Не надо, — говорю, — мне помогать. Я не застрял. Сам, по доброй воле стал.

Тут чижик подходит:

— Здравствуйте.

— Я его, понимаешь, по всему совхозу ищу, а он здесь. Что тут делаешь?

— Да вот, попросил в райкоме комсомола, чтобы послали сюда на время.

— Зачем?