— Я и есть твой чёрный день, — рассмеялся княжий муж, принимая монеты.

Ещё раз осмотрев собранное, наместник распорядился:

— Зерно, скот, рыбу и что там ещё у тебя, сдашь в обоз — он по бездорожью отстал немного, но думаю, скоро будет. Я заберу серебро и шкуры.

Староста возражать не посмел, поплёлся за тем и другим.

Шкур собственно оказалось немного, а дорогих мехов и подавно не случилось — село давно уже не промышляло зверя, которого в многолюдных местах становилось всё меньше. Зато серебра собрали, сколько нужно — оно в московском княжестве водилось. Серебро селяне сдавали частью в гривнах, но больше серебряной утварью — блюдами, кубками, ложками, ножами. Попадались и редкие на Руси монеты. Не целые, конечно, рубленные на половинки, а то и четверти.

Проследив, как дружинники после взвешивания закладывали серебро в седельные сумки — гривны к гривнам, утварь к утвари, боярин вновь подошел к старосте.

— Дождёшься обоза, — строго наказал он. — Передашь моему брату, он там за старшего остался, чтоб нагонял меня как можно быстрее. До вечера не успеют, пусть останавливаются на ночь в Подгорном. И ещё передай особо — не нагонит, пусть на себя пеняет. Понял ли?

— Как же всё понял, боярин. Всё передам. Не изволите ли баньку с дороги, покушать чего?

Париться боярин не изволил. И вообще задерживаться надолго не собирался, но на «перекусить» его дружина согласилась. Кузьма даже обрадовался, повёл всех в свою избу, которая на такой случай «в упадок» не приводилась.

Там, перекрестившись на образок в углу, дружинники уселись за длинный стол. Ели быстро и молча, запивая дичь и пироги только квасом. К пиву и мёду хмельному не притрагивались, словно в военном походе были, а не с бором в своё село пришли. Как только затевался какой разговор, старший суровым взглядом говорильню прекращал. Староста немного удивился, но, разумеется, промолчал — не его ума дело.

Без хорошей беседы стол опустел в один миг. Скоро, стряхнув в рот последние крошки и вновь перекрестившись, дружинники вышли из дома. Молча взметнулись в сёдла, молча покинули двор. Только наместник повторил напоследок

— Не нагонят, пусть на себя пеняют.

После чего двинулся вслед за отрядом.

Осознав, что кметям недосуг бегать за девками, а наместнику присматриваться к хозяйствам, да подсчитывать, не разбогатело ли село случаем и не взять ли с него сверх меры, Кузьма на радостях перекрестился. Оставался ещё обоз, но обозникам и вовсе недосуг будет, когда староста строгий боярский наказ передаст.

Отставший обоз ждали долго. Юнцы, разочарованные невниманием воеводы, большей частью разошлись по домам, дети разбежались обедать, и староста остался возле дома один. Солнце уже стояло на полдень. Из оврага потянулись обратно в село пугливые бабы с сумасшедшей старухой во главе. Кое-кто нетерпеливый уже и из леса прибежал, проведать, всё ли обошлось. И Кузьме пришлось изрядно посадить голос, убеждая селян не высовываться прежде времени.

Только пополудни на той же дороге появился обоз. Возы частью пустые, частью гружённые собранным в других сёлах добром, неспешно въезжали в Берёзовый Лог. Возничие, те же мужики, не первый год привлекаемые наместником к делу, дорогу знали и правили на двор старосты без понукания. Отставших сборщиков сопровождал большой конный отряд, Кузьма приметил среди всадников витязя точь-в-точь похожего на недавно отбывшего боярина.

«Вот и братец пожаловал», — понял староста.

Он поклонился воинам и, обращаясь к витязю, доложил:

— Велено передать вам, боярин, чтоб забирали зерно, овощи, мёд, рыбу, скот. А серебро да ещё шкуры ваш брат, наместник, уже увёз и вам, боярин, велел особо не мешкать. А ночевать, ежели у вас заминка выйдет, он распорядился в Подгорном…

Лицо прибывшего брата, наливалось краской с каждым произносимым старостой словом.

— Какой такой наместник? — прошипел боярин Кузьме в лицо, хватая его бороду одной рукой, другой же вытаскивая из-за голенища плётку. — Ты что же, олух, своего боярина не признал?

От предчувствия чего-то дурного у Кузьмы сделалось нехорошо на сердце, но удара не случилось, и он поспешил объяснить:

— Так полагаю, боярин, брат это ваш был, да он и сам этак молвил. И лицом точно вы, вылитый и доспех княжеский на ём, — Кузьма уже понял, что дело приняло дурной оборот, и что теперь непонятный гнев княжьего сборщика падет на одну лишь его подвернувшуюся некстати голову.

Настоящий наместник, а это был именно он, отпустил бороду старосты. Постоял, пиная носком сапога упавший с возка кочан, подумал.

— Куда же двинулся этот мой братец? — спросил он, наконец.

— Дык, вон туда, — указал Кузьма рукой. — А больше и некуда. Там и Подгорное верстах в десяти.

— Дружина к оружию! — заорал боярин, залезая в седло.

Два десятка всадников встрепенулись, предвкушая драку.

— А вам здесь оставаться, — бросил наместник дьяку и нескольким сопровождающим. — И чтобы вытрясли мне из глупого мужика всё серебро, иначе вернусь — пожгу село.

Дружинники, многие из которых ещё не покинули сёдел и тем более не разобрались в происшедшем, рванули вслед за водителем. Видя свирепое его лицо, никто ничего не спрашивал, да и спрашивать на таком бешеном скаку было несподручно.

История повторилась и в следующей деревеньке с той лишь разницей, что княжьему мужу не потребовалось теперь времени на осознание случившегося. Едва узнав, куда направился отряд липовых сборщиков дани, он, ругаясь, на чём стоит свет, мчался следом, надеясь ещё достать татей. Надо сказать старостам в других селениях повезло больше — их не трепали за бороды и не грозили пожечь дома. Многие из них, проводив изумленными взглядами взбешённого наместника, так и не понимали, что их надули. До тех пор не понимали, пока спустя некоторое время в село не прибывал, наконец, основной обоз.

Тем временем, лихая ватага лжеданьщиков скорым броском прошлась по сёлам, опережая и бросившуюся в погоню дружину, и тем более медлительный обоз, собирая повсюду одни только сливки. И уже так загрузились серебром, что кони от ноши начали уставать. В некоторых селениях особо недоверчивые старосты, несмотря на опасность навлечь на себя вельможный гнев, спрашивали у боярина княжескую грамоту. Грамоту «боярин» показывал, самую настоящую на дорогом пергаменте с восковой печатью на шнуре. После этого никаких помех сборщикам не чинили, несмотря на подозрительную спешку и нежелание отдохнуть.

Перед последним на этой дороге сельцом, ещё починком, «наместник» остановил отряд и указал на еле приметную тропку, что вела от сельца в сторону.

— Здесь пойдём.

Всадники спешились. Прикрыв сверкающие доспехи тёмной епанчей, начальник взял коня в повод и ступил на тропку. Остальные потянулись следом. Тропа была мягкой, малохоженой, покрытой зелёной ещё травой и потому отряд не оставил на ней никаких следов. Леском обойдя сельцо, чтобы ввести в заблуждение погоню, разбойники вывели коней к заранее условленному месту на берегу Оки.

Надо сказать, что хитрость эта полностью удалась — час спустя, добравшись до последнего починка и узнав, что здесь серебро уцелело, и никаких подозрительных всадников никто не встречал, обманутый наместник, повернул дружину обратно. Но, сколько его кмети не рыскали по дорогам и тропкам, наткнуться на след воров им так и не удалось.

Возле реки лихую ватагу уже ждали несколько человек. Лодки, чтобы не оставлять след на берегу стояли на воде, привязанные к притопленному дереву длинной веревкой. Лошадей быстро загнали по сходням, покидали сумы с добром. После чего ветками замели следы.

— Всё, отходим! — приказал «наместник». — Нехай теперь ищут.

Он сбросил броню. Оторвав от лица накладную бороду и пышные усы, засунул всё это в седельную сумку. Вместо седовласого боярина удаляющемуся берегу улыбался молодой рыжий парень.