— Понимаю, — вздыхает капитан. — Он пришел от Карела. Но разве это причина подвергать парня опасности?

— Боже упаси! — Королева вздрагивает, отстраняется от капитана — ровно настолько, чтобы заглянуть в глаза. — Но почему опасность?

— Карел и мне передал весточку. Хочешь глянуть?

— Он еще спрашивает!

— Возьми, — ласково усмехается капитан. Золотистый самоцвет на миг соединяет их пальцы. — И представь, что было со мной, когда я это увидел…

— Ты был прав, принц, — скрипит Хозяин Подземелья. — Он не потаил от королевы наш план.

— Посмотрим, точно ли я угадал в другом, — бормочет Карел.

— Я в этом не сомневаюсь… — Гном жует губами, кивает головой: — Да, не сомневаюсь. Твоя матушка любит тебя. Она не затруднится выбором.

— …Оливер, ты пойдешь? — Рука королевы медлит отпустить камень.

— Я думаю, твой сын станет хорошим королем. Я готов рискнуть. Но если ты против… Нина, ты зря прячешь руку. Я не отберу у тебя этот камень. Не посмею. Я понимаю, ты хочешь посмотреть еще, когда я уйду.

— Да… спасибо, Оливер. Так ты пойдешь?

— А ты согласна? Не имеет смысла суетиться, если ты не захочешь ему помочь.

— Он прав, Оливер… они правы. Таргала не переживет этой зимы. Всем нужен мир… кроме короля, всем.

— Кроме короля и наших соседей, — хмуро поправляет капитан. — Хотел бы я знать, кто из них успел бы первым занять Корварену… но ради такого сомнительного удовольствия не стоит отказываться от мира. Я пойду, Нина. А ты готовься встретить нас здесь.

— Будь спокоен, Оливер! — Королева недобро усмехается. — Я не позволю, чтобы с Карелом снова случилась беда. С меня хватит… а уж с него — тем более.

Капитан кланяется:

— До встречи, моя королева.

— Удачи. И, Оливер… передай Сергею мою благодарность. Это счастье, что у Карела есть такой ДРУГ.

Еще какое счастье, соглашаюсь я. Где ты, приятель, серебряный волк? Не думаю, что мне так уж надо видеть слезы в глазах Карела. Хватит. Чем искать, кто что сказал об их плане, не лучше ль поглядеть, как он исполнялся?..

— Хорошо, что у тебя снова свое лицо, — рассеянно говорит Лека, разворачивая письмо. — От отца… — Он замирает, читая первые строчки. Глаза мечутся в конец, снова к началу. Я чувствую, как сжимается сердце в ледяной комок… Что-то стряслось… Лека шепчет: — Господи… Господи, нет…

Письмо прыгает в его руках, в побелевших пальцах, — и безнадежная жуть опутывает меня. Безвозвратность. Пустота. Лека, держись, Лека… не надо так… ты жив, и я с тобой, слышишь?!

Дочитал. Протягивает письмо мне. И — выходит, плотно закрыв за собой дверь.

Я отхожу к другому светильнику, подальше от Карела и сэра Оливера.

«Сын мой, слухи летят быстро, но я надеюсь, что это письмо опередит слухи. Я буду краток. Подробности тебе привезет верный человек, когда все хоть немного прояснится.

Сын мой, твоя мать умерла. Я сижу сейчас у ее последнего ложа, отец Лаврентий читает упокой у изголовья, в ногах плачет Юлия, Васюра у двери ждет письма. Никто другой пока не знает о ее смерти, только мы четверо.

Я заклинаю тебя ее памятью, Лека, — будь осторожен! Затаись, никаких слез, никакого траура, и, ради памяти твоей матери, не вздумай бросить все и приехать! Ты появишься здесь только по вызову моему, отца Лаврентия, Сергия или Васюры — или же в случае смерти всех нас. Это приказ, Лека. Поверь и прости. Ты знаешь, как любил я твою мать, но с ее смертью жизнь не кончается, а случись что с тобой и Егоркой — и мне незачем станет жить. Вот так, мой мальчик.

Я знаю, иногда моя суровость ранила тебя. Но знай и ты, что я пытался воспитать тебя истинно благородным рыцарем и достойным правителем. Думаю, мне это удалось.

Я верю в тебя, сын мой. Может случиться так, что нам не доведется свидеться, принц же мое благословение. Живи, как велят тебе долг и совесть, и будь достоин своей судьбы, какой бы она ни была.

Я люблю тебя, сын мой».

Руки дрожат, но я сворачиваю письмо и прячу за пазуху. Слишком здесь людно, слишком тесно… Проклятое Подземелье, где не спрятаться от чужих глаз, проклятая война, из-за которой не оплачешь смерть матери… Что не так? Почему вдруг — затаиться и ждать вестей? Снова чей-то заговор? Но почему — она?!

Я отворачиваюсь к стене, сжимая зубы, умирая от горя и жалости, содрогаясь вместе с Лекой от слез. Потом я перестаю его чувствовать. Ясно — вспомнил обо мне и снял амулет. Ладно, брат мой Лека, побудь один. Я тебя понимаю. Ведь ты не думаешь, что мое горе сейчас — всего лишь отражение твоего?

— Серега, что с тобой?

Я смотрю на Карела, не видя… сквозь Лекины и свои слезы, сквозь лицо нашей королевы — в тот день, когда провожала нас в путь… сквозь непонятный приказ затаиться и опасения короля не увидеть больше сына… Да что там у нас происходит, пропади оно пропадом?!

— Серега, что случилось? Что-то дома?

— Неважно, — выдавливаю я. — Прости, Карел. Мне надо пройтись.

Свет Господень, разве человек не имеет права на горе?! Пусть Карел сам справляется со своим капитаном… Король он, в конце концов, или нет? Пусть даже будущий.

В коридоре Леки не оказывается. Ну, что ж — мы ведь здесь не пленники, он мог пойти куда угодно. И я не должен сейчас дергать его. Пускай побудет один. Ему надо, я понимаю.

Я бреду, не осознавая, куда именно. Просто сердце мое рвется домой… Но король не станет приказывать зря, и если он не велел пока возвращаться — значит, так надо. Да и здесь мы нужны. И даже не потому, что Карел — хороший парень и наш друг, а Таргала может не пережить зиму. Нет. От того, что делаем мы здесь, зависит мир у нас. А если дома неладно… тогда тем важнее добиться мира в Таргале. И мы, помогая хорошему парню Карелу, деремся за свою страну. Потому что я — воин Двенадцати Земель, и Лека тоже… и мы не должны, не должны, не должны…

— Господин, вам сюда нельзя. Простите.

Вот так. Оказывается, я забрел к мастерским…

— Вы простите. Я не хотел мешать.

Я поворачиваюсь и иду назад. И выхожу к питомнику кротов. Вот и ладно. Отсюда меня не погонят.

— Добрых дней тебе, Сергий, — кивает смотритель.

— И тебе того же, почтенный, — отзываюсь я. — Если малыши голодные, могу покормить.

— Голодные, — скрипит смотритель. — Так ты ведь, я слыхал, только с дороги… и скоро опять в путь?

— Ничего. Справлюсь.

По крайней мере, добавляю про себя, будет чуть меньше сил на эту боль…

Что же не так со смертью Марго? Что за беда пришла в Славышть? Я ищу Юлину брошку… зря забыл я о ней! Даже не знаю, как жили они с Ожье эти годы… но ведь я делал то, что было мне поручено. Даже за время, потраченное на Леку и Сергия, мне иногда стыдно — пусть оно обернулось пользой для дознания, но я ведь не мог предугадать это. И все-таки…

От себя правды не скроешь. С того дня, как узнал, что Юлия ждет сына, я даже не прикоснулся к ее брошке. Потому что было время, когда и я мечтал о сыне… потому что думал я об одной, а вспоминалась — другая. И теперь мне стыдно и горько, и никак не получается найти Юлию, плачущую над мертвой королевой Двенадцати Земель. Где ж ты, Юли?!

— Мама! Мамочка, что стряслось? Ты плакала?

— Почему ты здесь, Софи? Да еще так поздно? — Юлия прислоняется к стене, судорожно втягивая холодный ночной воздух. Отец Лаврентий поддерживал ее, пока вел, но сейчас он ушел с Васюрой проводить гонца.