Должно быть, произошло что-нибудь очень важное, если Клеа назначила свидание в такой час и в таком месте. Или, может быть, она была такая же, как тысячи женщин, и он спешит на обыкновенное любовное свидание? Разве еще несколько дней назад она не ответила на его взгляд и не взяла от него фиалки? Один раз промелькнула эта мысль в его голове, но Публий моментально ее отбросил как недостойную его самого. Скорей царь мог бы предложить нищему разделить с ним трон, чем эта девушка пригласит его на любовное свидание в глухое место. Очевидно, прежде всего она желала узнать об участи сестры, может быть, поговорить о родителях, но во всяком случае она не решилась бы позвать его сюда, если бы не доверяла ему вполне. И это сознание наполняло его гордостью и горячей страстью к той, которая так властно овладела его душой.

Между тем как мул медленно, но уверенно ступал по едва видной дороге, молодой римлянин смотрел на небо, на быструю смену облаков, которые то закрывали лик Селены черной густой пеленой, то разрывались, и серебристое сияние прорезывалось сквозь их разрывы блестящей струей.

Неотступная мысль о Клеа не покидала Публия, и он ясно увидел перед своим мысленным взором любимое лицо. Потрясенный этим призраком, он бросил поводья и простер руки к прекрасному видению, но оно уходило все дальше и дальше. Порыв западного ветра осыпал пылью его лицо, и когда Публий открыл глаза, видение исчезло.

У могил Аписа Корнелий рассчитывал встретить солдата или сторожа, чтобы поручить им мула, но, к его удивлению, в глубоком безмолвии ночи не раздавалось ни одного звука. Все было так тихо и неподвижно, точно вокруг вымерло все живое. Казалось, будто злой демон внезапно лишил его слуха. Ни единого звука не долетало до него. Только в городе мертвых да в пустыне можно встретить такую тишину. Привязав мула к гранитной плите, покрытой надписями, юноша направился к назначенному месту.

По положению луны он видел, что полночь уже наступила, и он спрашивал себя, оставаться ли ему здесь или идти навстречу девушке. Вдруг он услышал тихие шаги и увидал перед собой высокую фигуру в длинном плаще, выходившую из аллеи сфинксов. Был ли это мужчина, женщина или та, которую он ждал? Если это была она, так разве шла когда-нибудь женщина таким мерным, почти торжественным шагом навстречу другу, которому назначила свидание? Теперь он ее узнал. Что это… или бледный свет луны делает ее такой бескровной и белой, как мрамор? Что-то неподвижное стынет в этих чертах, но никогда, даже когда, пунцовая, брала от него фиалки, она не была так прекрасна и величава.

Целую минуту стояли они молча друг против друга. Публий первый прервал молчание одним только словом: «Клеа!»

Столько было в этих словах теплой сердечности и вместе с тем робости. Как привет и благословение богов, как самый звучный аккорд в пении сирен, как приговор судьи, дарующий свободу и жизнь, отозвалось это слово в душе девственницы. Губы ее уже раскрылись, чтобы с не меньшим чувством ответить ему:

«Публий!» — но она собрала все свои силы и сказала тихо и быстро:

— В поздний час ты пришел сюда. Хорошо, что ты это сделал!

— Ты меня звала, — был ответ римлянина.

— Это сделал другой, не я, — возразила Клеа глухо и медленно, с трудом переводя дыхание. — Теперь следуй за мной, здесь не место все тебе объяснять.

Клеа подошла к запертым дверям могил Аписа, стараясь вложить ключ в замок, но ключ был еще новый, а руки ее так дрожали, что она не могла найти замочную скважину. Публий стоял рядом, и, желая ей помочь, он коснулся ее руки. Потом его сильная, хотя тоже дрожащая рука легла на ее руку, и на одно мгновение она допустила это. Кровь горячей волной поднялась в ее груди, отуманивая голову и парализуя силу воли.

— Клеа! — повторил он и схватил другую руку.

Точно пробудясь от сладкого сновидения, девушка вырвала руку, вложила ключ в замок, отворила двери и крикнула с повелительной строгостью:

— Иди вперед!

Публий повиновался этому приказанию и вошел в обширный портик, выдолбленный в скале грота. Коридор, конца которого он не мог видеть, уходил, закругляясь, вдаль; по обеим сторонам его открывались камеры, в которых стояли саркофаги с умершими священными быками. Над каждым из этих огромных каменных ящиков день и ночь горела лампада. При их сиянии слабо виднелась дорога, ведущая в недра скалы.

Какое место выбрала Клеа, чтоб говорить с ним! Но если голос Клеа звучал строго, сама она не была холодна и бесстрастна. Он чувствовал, как дрожали ее пальцы в его руках, и когда он, желая помочь, подошел к ней совсем близко, то ее сердце билось так же порывисто, как и у него. Да, кому удастся растопить это сердце из чистого и благородного кристалла, на кого прольется этот чудный поток высочайшего блаженства?

— Вот мы и у цели, — сказала Клеа и продолжала короткими отрывистыми фразами: — Оставайся там, где стоишь. Оставь мне место здесь, у дверей. Теперь ответь на вопрос: моя сестра Ирена исчезла из храма — ты помогал ее уходу?

— Я сделал это, — отвечал Публий с жаром. — Она просит передать тебе привет и сказать тебе, как она довольна своими новыми друзьями. Если я тебе расскажу…

— Не теперь, — возбужденно прервала его Клеа. — Повернись! Туда, где ты видишь свет лампады!

Публий сделал, как ему приказывали, хотя легкое содрогание прошло по его мужественному сердцу. Не только торжественно, но таинственно, как пророчица, говорила девушка. Вдруг сильный удар потряс безмолвное святилище и мощные звуковые волны прокатились в скалистых стенах грота, замирая в отдалении. Публий с тревогой обернулся, но Клеа уже не было. Он бросился к дверям и услыхал, как их заперли снаружи.

Итак, он был пойман! Эта мысль показалась римлянину настолько унизительной, невыносимой, что он под влиянием негодования, оскорбленной гордости и страстного желания освободиться начал с силой стучать ногами в дверь и гневно закричал:

— Ты откроешь двери, я приказываю! Немедленно ты освободишь меня или, клянусь всеми богами…

Он не докончил угрозы, потому что в эту минуту открылась маленькая ставня в запертой двери, через которую жрецы курили в склеп фимиам.