Танцевал он плохо, не признавал современной манеры выставляться напоказ, не вращал бедрами и не дергался. Он крепко прижимал к себе Джуди и почти не двигался.

Однажды, после того как они пробыли на крошечной площадке для танцев минут десять, она услышала, как он заговорил с кем-то. Эта пара была у нее за спиной. Что сказал Свердлов, она не поняла, он что-то пробормотал, но не по-английски.

— Сотрудник нашего посольства, — пояснил он. — С подружкой, она американка. Я пригласил их к нашему столу выпить. Через полчасика, когда мы устанем.

— Через полчаса? Федор, перестань дуть мне в ухо.

— Тебе подошел бы красный цвет, — сказал он. — Ты всегда подаешь сигнал стоп. Мадам Молотова. Нет. Нет. НЕТ. Почему бы тебе не стать коммунисткой и не поехать со мной в Россию?

— Нет уж, благодарю. — Джуди наклонила голову назад, отодвинувшись от него. — Красный цвет мне не идет, в политическом отношении я настоящий синий.

— Настоящий синий, — повторил Свердлов. — Что это значит? Политическая шутка?

— Нет, для некоторых людей это очень даже серьезно. Настоящий синий — это ультраконсерватор. Так называли героев в викторианских романах, людей, беззаветно преданных королеве и империи.

— Занятно, — сказал он. — Синий. Настоящий синий. Я должен это запомнить.

Когда они садились за столик, Джуди нашла глазами другого советского дипломата с подругой. Те сидели за столиком попроще, поближе к танцевальной площадке. Ей показалось, что этот человек посмотрел на Свердлова, как бы ожидая от него знака. Он так быстро вскочил, что, наверное, увидел такой знак. Девушка, которая была с ним, двинулась медленнее, выбирая дорогу между столиками и стульями. Это был небольшого роста темноволосый человек в очках, моложе Свердлова. Его спутница также была молоденькой; блондинка с сильно подведенными глазами и лилово-розовой помадой на губах. Свердлов познакомил их. Она расслышала фамилию Меменов, а девушку-американку звали мисс Какая-то — в это время дискотека ударила по барабанным перепонкам. Они присели, молодой человек явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он все время поправлял стул и ерзал на нем. На Свердлова он смотрел с необыкновенным вниманием, на Джуди взглянул и коротко улыбнулся.

— Он не очень силен в английском, — объяснил Свердлов.

— Извините меня, — сказал ей русский и приподнялся со стула. — Я говорю, только мало.

Джуди удивилась, как это он справляется со своей блондинкой, она до сего времени не произнесла ни звука, кроме «хэлло», и сидела, оглядывая зал и не обращая на них никакого внимания.

— Ты извинишь нас, если мы поговорим по-русски? — спросил Свердлов.

— Конечно.

Он низко наклонился к ней и тихо добавил:

— Всего несколько минут, он надолго не останется с нами.

Им принесли стаканы, и, подражая американке, Джуди приняла непринужденную позу, не мешая мужчинам разговаривать. Как и сказал Свердлов, они надолго не задержались. Говорил он, а молодой человек слушал, обмена мыслями не происходило. Ей показалось интересным, как в течение десяти минут, находясь с этим человеком, переменился Свердлов. Он наклонился вперед, говорил негромко, но — ни тени улыбки, ни жеста, даже не предложил тому сигареты. Освещенное розовым светом, его лицо стало жестким, а кривая улыбка суровой. Это был совершенно другой человек, совсем не тот, которого она знала. По-видимому, последовал второй сигнал: уходить, такой же скупой, но решительный, как и первый, приглашающий. Молодой человек залпом выпил стакан, мгновенно оказался на ногах и уже отставлял стул своей подруги. Она забрала свой стакан.

— Извини, — сказал Свердлов. — Тебе все это наскучило. Я думал, девушка пообщается с тобой, но ей не о чем говорить.

— Поскольку он не говорит по-английски, не имеет значения, есть ей о чем говорить или нет.

— Она нужна ему не для разговоров, — сказал Свердлов. — Она искусница в других вещах. И вполне безобидная. Мы знаем о ней все: она любит подарки, а не деньги. Ей нравятся, к примеру, меховые жакеты, дорогие сумочки, золотая сигаретница. Все, что она может показывать друзьям, чтобы они видели, каким успехом она пользуется у мужчин.

— И откуда же добрый советский социалист берет деньги на манто и золотые сигаретницы? Это мне кажется как-то по-капиталистически, — отметила Джуди.

— Я даю ему деньги, — сказал Свердлов. Он снова был самим собой — об этом говорили ироничный взгляд и циничная усмешка. — Я оплачиваю его расходы, потому что он хороший человек и предан мне. Он делает все, что я велю. Сейчас я сказал ему, что нужно кое-что сделать, и уверен, что он постарается. — Свердлов отклонился назад и незаметно для Джуди покрутил пальцами прядь ее волос. — Ну вот, нам уже подают еду. Она должна быть вкусной, мой коллега порекомендовал это место, потому что тут хорошо готовят.

— Что же ты попросил его сделать?

Свердлов ел. Он ответил не сразу, и Джуди отложила вилку и сказала:

— Теперь я знаю, о чем ты думаешь. Просто мне было любопытно. Я ни о ком не спрашиваю. Можешь не отвечать.

— Я всегда могу соврать, — сказал он. — Ты не знаешь русского языка и не поняла. В среду он летит в Россию. Я попросил его разузнать кое-что о моем секретаре, который заболел, пока я был на Барбадосе. Его отправили домой. У меня теперь новый секретарь, и много хуже.

— Его... у вас секретари — мужчины? Не девушки?

— Я отдаю предпочтение мужчинам. Они расторопнее, но сейчас у меня девушка, и очень-очень красивая.

— Тебе повезло. — Джуди отставила тарелку.

— Такая красивая, — продолжал он, — волосы золотистые, глаза голубые, настоящая куколка. Ты ревнуешь?

— Нет, ей, наверное, под пятьдесят, очки с толстенными стеклами и большой зад.

— Ревнуешь, — сказал Свердлов. — Но я же сказал тебе, ты мне нравишься больше. Терпеть не могу блондинок.

Он улыбнулся ей и похлопал по коленке. Он заранее договорился с Петром Меменовым о встрече в ресторане, поэтому и привез ее сюда. Нет ничего необычного в том, что, увидев коллегу, начальник приглашает его к своему столику. Он сказал неправду, что Меменов не говорит по-английски. Но не солгал, сказав, что поручил ему разузнать про Калинина. Меменов принадлежал к группе молодых сотрудников посольства, чьи взгляды на будущее советской внешней политики совпадали со взглядами Свердлова. Он был его сторонником, хотя этим словом не опишешь то неуловимое, что называют родством душ. Меменов провел в Нью-Йорке два года, а перед этим — полтора года в Лондоне, он знал западную жизнь и смотрел на нее без озлобленного предубеждения, выросшего из ненависти и слепой подозрительности времен холодной войны, которые преобладали среди работников дипломатической службы. Он пожил во вражеском окружении и остался абсолютно убежденным и преданным членом коммунистической партии и патриотом России. Он научился спать с американкой и получать от этого удовольствие, не испытывая чувства вины за предательство, потому что ее поведение в постели нравилось ему больше, чем скованность жены. Он был убежден, что сосуществование возможно, хотя, как и Свердлов, искренне верил в неизбежность конечной победы социализма, при условии, что этот процесс не будут ускорять с помощью мировой войны. Формально Меменов не принадлежал к подчиненным Свердлова, но выполнил для него несколько деликатных, хотя и малозначительных, поручений, для которых Свердлову не хотелось использовать своих людей. Эта встреча и несколько инструкций, переданных за столом, давали ему самую безопасную возможность разобраться, что в действительности произошло с Калининым, проверив версию Голицына и заключение врачей.

Отсутствие секретаря досаждало Свердлову как зубная боль. Он знал, что Голицын его ненавидит, знал, что старик следит за ним и ждет своего часа: даже на свой страх и риск организовал наблюдение в надежде, что в один прекрасный день раскопает что-нибудь серьезное. Но замена Калинина на «подставную» говорит о том, что Голицын стал действовать с неожиданной уверенностью. Никогда прежде генерал не брал на себя смелость в открытую не соглашаться с начальством, а теперь он это позволил, несмотря на то, что это не могло не стать известным Свердлову, которого информировали обо всем. Свердлов воздерживался от досрочного откомандирования Голицына на родину только из-за положения генерала, который был чем-то вроде национального памятника старой революционной секретной службы; он брал во внимание его прошлые заслуги и близкую отставку в связи с выходом на пенсию.