В общих чертах уже был составлен примерный план взятия Смоленска и дальнейшей его обороны. Измайлов прямо выложил то, что осадные пушки должны прибыть вскоре, не иначе как завтра. Сын его Василий уже должен встретить обоз и возвращаться с пушками, в числе коих были «Волк», «Пасынок» и «Инрог», стрелявшие ядрами под пуд и более. И что времени у них — до осени, когда придёт армия короля Владислава в пятнадцать тысяч воинов.

— Вчера я отправил в Каширу и Москву гонцов, с тем что ожидается переправа татарских орд Мубарека, в начале лета. Надо будет сдержать их на Оке, дабы они не выжгли московские украйны. Роман Юрьев, воевода каширский, должон внять слову моему, я отписал ему, будто бы взятый во языци ляшский воевода поведал мне о сём. А крымчаки и верно что по накупке Владислава пойдут, дабы отвлечь войска от Смоленска.

Трое его товарищей ошеломлённо молчали, лишь князь Несвицкий, кашлянув, задал вопрос:

— Артемий Васильевич, оно, конечно, весьма занятно, что ты проведал столь полезные нашему отечеству сведения… Но, чёрт побери, как?! Никаких ляшских воевод в языцах не было. А Гонсевского зарубили без допросу!

— Не буду утаивать от вас, разлюбезные други, мою тайну. Но сперва учиню с вас спрос — клянётесь ли хранить сие в тайне и не выдавать её ни врагу, ни другу впредь. Токмо четверо нас и будут знать тайну мою?

— Клянусь, Артемий Васильевич, — по очереди произнесли заговорщики.

— Вот, читайте сие внимательно. — Измайлов достал из потайного кармана мягкий кожаный мешочек, свёрнутый в трубочку, расправил его на столе и раскрыл, словно книгу.

Письмо, написанное убористым почерком на трёх листах, негромко читал Несвицкий. Прозоровский сосредоточенно слушал, поглаживая бороду, Белосельский немигающим взором оглядывал товарищей, Измайлов же одними губами повторял крепко заученное уже послание.

Зябкое утро, никак не отогревшее выглянувшим солнцем замёрзшую за ночь землю, резкий пронизывающий ветер, лужицы с замёрзшей корочкой в следах от лошадиных копыт и в накатанных колёсами многочисленных телег колеях. Греющиеся у костров озябшие за ночь стрельцы, немецкие наёмники, обозники и фуражиры, часто хлопающая на ветру ткань шатров. Вот сгрудилась у костра группа стрельцов, отливающих пули, на них косится идущий мимо хмурый мужик-обозник, ведущий под уздцы лошадёнку, натужно тянущую телегу с дровами. Голые деревья, ждущие тепла от пасмурных и щедрых на холодную морось небес, качались на ветру, следуя его причудливым порывам.

Подалече, в туманной дымке, высились казавшиеся неприступными стены и башни Смоленской крепости. Пока город был в польской оккупации, ляхи успели подлатать стены, построить пятиугольную земляную крепость, на месте взорванной ими же Грановитой башни, устроить в крепости пять бастионов, из них три снаружи и два — смотрящие внутрь крепости. Полуразрушенные в прошлую осаду башни были разобраны, а материал пошёл на мощение внешних бастионов и доводку разрушенных стен до земляных валов крепости. Кроме того, к прилегающим частям стены были сделаны длинные быки, и сами валы внизу обложены камнем. В целом Смоленск остался первоклассной крепостью, каким он и был до польской оккупации. Вот только теперь эту крепость предстояло брать уже русским войскам у поляков, в попытке повторить их успех двадцатилетней давности.

Измайлов, выйдя на пару минут из шатра подышать прохладным воздухом робко прогоняющей зиму весны, долго всматривался в далёкие стены Смоленска. Древний русский город, отобранный зловредными ляхами у Руси, окутанный туманом, казался одурманенным пленником, который не в силах порвать свои путы. Но ничего, русское войско поможет ему в этом, а тотчас же вышедшее из-за рваных, тёмных туч солнце, казалось, подтверждало мысли Артёма. Когда Измайлов, уже собравшись было зайти в шатёр, откидывал тяжёлую ткань при входе, его пронзительным и сильным голосом окликнул всадник, несущийся к шатру воеводы передового полка. Двое стрельцов из охраны Прозоровского еле увернулись от взмыленного оскалившегося жеребца.

— Артемий Васильевич! Отец, прибыли пушки! Прибыли! Уже в войске они.

— Зело приятные вести принёс, сын, — обнял Василия отец.

Из шатра вышли трое товарищей Измайлова.

— Василько, скачи с воеводой Белосельским до пушек, он ведает, куда какую поставить надобно для успешного боя! — прикрикнул на Измайлова-младшего князь Прозоровский и, улыбаясь в бороду, добавил: — Обожди с отцом обниматься, успеется ещё. Сначала надо крепость взять, а опосля и обниматься будем.

— Ну что, Семён Васильевич, уж можливо и к ляхам людишек послать?

— Верно, Артемий Васильевич, а ежели они будут упорствовать, то учнём бить из пушек.

Начальник гарнизона Смоленска капитан Соколовский ещё спал после ночи, проведённой на стенах крепости, когда окружавшая город армия московитов совершала непонятные действия. Темнота ночи не давала возможности узреть происходящее в стане врагов. Соколовский опасался ночного штурма и, хотя это было не свойственно московитам, по его мнению, от них всего можно было ожидать. До сих пор капитан со страхом ожидал, что ушедшая на днях часть русского войска направилась громить расквартированные неподалёку отряды Гонсевского и Радзивилла. Наличие неподалёку от Смоленска пусть и небольшого, но своего польского отряда допускало кое-какие возможности для манёвра, а то и для пополнения гарнизона. Тем более что до недавнего времени армия московитов давала такую возможность, позволяя тревожить свои фланги и небольшие отряды рейдами отважных польских гусар и рейтар.

В дверь забарабанили. Соколовский с трудом разлепил веки: так будить его мог себе позволить только поручик Воеводский, его добрый товарищ.

— Wchodz, Jaroslaw, — хрипло пригласил капитан поручика войти.

— Dwoje rosjan u ѕciany twierdzy! — сообщил о русских парламентёрах Ярослав.

Станислава тотчас же словно кольнуло, резко и надрывно, как зубная боль: «Не иначе отряд Гонсевского уничтожен, без оного московитам у стен делать нечего».

— Молчат, тебя ждут. — Ярослав пояснил, что парламентёры ждут коменданта польского гарнизона, а с другими разговаривать не будут.

— Пойдём, только без спешки. — Соколовский, не торопясь, стал натягивать верхнюю одежду и доспехи.

У Сарлового укрепления ждали двое спешившихся уже московитов. Соколовский, хмуро оглядев их, выкрикнул:

— Ну, чего надо?

— Передать тебе, Станислав, письмо да гостинец наш. — Один из врагов поднял с холодной земли холщовый мешок.

У капитана мигом похолодело в животе: «Гонсевский…» — и он, ослеплённый внезапно нахлынувшим гневом, выкрикнул:

— Оставляй на земле да проваливай, коли сказать больше нечего! Или сейчас мигом разряжу свой любимый немецкий мушкет!

Когда московиты наконец убрались, один из воинов принёс Станиславу мешок и письмо, оставленные ими на земле. С кажущимся внешним безразличием он признал в выкатившихся из мешка отрубленных головах отважных польских воинов: «Проклятие!»

Прочитав письмо, Соколовский в сердцах скомкал его и выбросил за крепостную стену. Многие заметили дрогнувшую нижнюю губу капитана и побледневшее лицо да его походку на негнущихся ногах. А вечером заговорили русские осадные пушки.

Орудия ревели и изрыгали ядра по очереди и безостановочно, покуда на землю не опустился сумрак ночи, но и тогда время от времени на крепость падали ядра мортир. Толку от них было никакого, но гарнизон не чувствовал себя в безопасности. К тому же русские под покровом ночи продолжали рыть подкопы под башни, стараясь как можно больше успеть за ночь.

Так прошло двое суток — в непрекращающихся обстрелах, подкопах, а дважды полякам удавались удачные ночные вылазки из крепости на роющих подкопы московитов. Так, две бригады русских сапёров были перебиты поляками в одну ночь почти под корень, мало кто из русских успел скрыться или затаиться в темноте.