А теперь всё иначе… я молю каждую ночь, каждое утро, каждый день… Господа подарить мне ребенка, однако…

Что заслужила, то заслужила. Наверно, так?

Но ради Генриха, который уже не меньше моего, ждал каждый раз счастливую новость, я сейчас собираюсь в путь.

Цинтен. Моя дорогая Беата. Одна надежда на тебя и твой талант.

Ты мне поможешь. Непременно поможешь.

Я знаю. Я… верю.

Застала свою Знахарку на кухне, перебирала травы. Адель не было рядом — а потому смогли смело поговорить.

Сказать, что моя просьба, то, с чем я к ней пришла, сильно удивила ее — солгать. Так только, легкое вздрагивание бровей — и тяжелый, неподъемный взгляд.

Тихие, печальные вздохи.

— Беата, почему ты молчишь?

Несмело подвела взор. Застыла, подбирая слова.

— Я-то помогу. Всё, что смогу, что в моих силах и знаниях, сделаю…

— Но?

— Но… — кивает головой. — Есть один у меня страх, мысли…

Виновато опускает очи, отчего я невольно нахмурилась. Но лишь на миг.

Выстрел взглядом.

— Полынь… наша любимая полынь… нас наказала, — немного помолчав, продолжила. — А ведь я просила, предупреждала…

— Ты тоже? — едва слышно прошептала я, в ужасе округлив очи.

Печально опустила та ресницы, вмиг потекли по щекам слезы.

— Мы можем сколько угодно… ненавидеть себя, начать думать… даже на своих мужчин. Однако…боюсь, это — приговор. На всё воля… Божья.

Усердно пить травы, послушно и дальше вести втайне ото всех свой самодельный календарик овуляции, сражаться за поставленную цель — но… еще один день, еще одна неделя — и вновь омертвевшим взглядом узреть всего сего напрасность.

И даже если Беата… уже смирилась с этой нашей… в какой-то мере, заслуженной, участью, я… не могла опустить руки.

Далеким эхом из прошлого в голове моей звучал пример невероятного чуда, пример истинного упорства и положенной награды за неимоверный труд. Пример Ирины, жены Ярцева. Которая вопреки отлаженным, продуманным действиям сего беса — смогла удержать в своем лоне жизнь.

Но, пока моя голова была затуманена своими проблемами, совсем позабыла, вернее, не думала, что уже… подошел срок рожать Нани.

Прожогом помчать в Цинтен за Хельмутом и Беатой — и привести их в наш приют. На благо, или с каких других наставлений, Хорст не был против подобного вмешательства в тихую жизнь его фирмари. Более того, сделал непринужденный вид — и подался восвояси из зала, едва те стали на порог.

Жуткие были роды. Тяжелые. За все время, наверно, я впервые такое видела. На благо, наша Беата отлично владела ремеслом повитухи, а потому даже весть о том, что ребенок стал поперек и никак не желает далее проворачиваться, вовсе не выбила ее из колеи. Уверенные, точные движения руками — и процесс уже хоть как-то, но пошел своим путем.

Дикий, отчаянный визг, крик уже изрядно выбившейся из сил Нани, меня в очередной раз приводил в исступление, и только дружеские объятия за плечи Хельмута позволяли мне делать очередной, свободный вдох.

— Я больше могу, прошу, — сквозь слезы причитала Девочка. — Дайте мне умереть. Пожалуйста…

— Терпи, дуреха, — рычала Знахарка. — Не гневи Бога.

И снова писк, и снова крик, рев сестры, доводя и меня до рыданий.

— МАТЬ ТВОЮ, ЛИЛЯ! — внезапно зарычала (на русском) Нани, дико выпучив на меня очи. Но еще миг — и обмерла, откинувшись на подбитые под спину подушки.

— Головка! Показалась! Молодец! Дыши, родная!

А я все еще стояла заледеневшая, не имея возможности поверить тому, что только что услышала. Но, казалось, никто и не отреагировал. Лишь только потом… странный, взволнованный взгляд на меня метнула Беата, но так и ничего не сказав.

Еще немного — и наконец-то… финальный выдох. И даже двойное обвитие пуповиной вокруг шеи не остановило сею прекрасную жизнь.

Обтереть мягким полотенцем малышку — и вручить счастливой мамочке…

…

Потом, как та немного пришла в себя, на следующий день я все же… рискнула задать, напомнить Нани о том, что произошло, о ее странно крике, словах, однако — состроив искренний, смущенный вид, девушка сказала, что ничего подобного не помнит.

А ведь удивительно, если мне не изменяет память, то о том, что настоящее мое имя — Лиля, я лишь однажды обмолвилась, и, отнюдь, не перед Нани…

А что по поводу Генриха, не думаю, что он мог бы с ней таким поделиться, да и, наверняка, сам уже невольно успел позабыть.

И снова, как только смогла свободно выдохнуть после такого жуткого и, одновременно, радостного вечера, дня, события в семье Нани и Пиотра, и нашей семье, как сестер, а именно — рождения прекрасной девочки, я направилась к Беате, осаждать ее вновь своим назойливым, сумасбродным прошением помочь в нелегком, беспросветном деле.

— Есть одна… бабка, — едва слышно шепнула девушка мне на ухо. — Говорят, она всё может. Даже невозможное… Сестра моей мачехи. Только, если… моя — пошла по пути добра и знахарства, то та — сама понимаешь…

Пристальный взгляд в глаза.

— Если рискнешь, поставишь всё на карту. Плохая о ней молва идет. Очень плохая. Хотя и не злая она, тетка Поля. Добрая. Просто, что знания ее — куда шире наших. Хочешь, отправляйся к ней. В Прейсиш-Эйлау. Только никому не сознавайся, куда и зачем. Выдумай что-нибудь. Даже Генриху и Нани. Иначе и на них беду можешь накликать.

Неуверенно закивала я головой.

— Благодарю…

Еще несколько дней собраться с духом, подгадать хорошее тому время — и отправиться вместо Цинтена, как объявила всем своим родным и знакомым… в Прейсиш-Эйлау.

Практически на полпути лежал он, этот великий город, от Цинтена до Фридланда, а потому пришлось не к одним мимо проезжающим добродушным людям напроситься в попутчики.

Оправдывалась я нуждой проведать Лекаря из местного приюта, однако… следуя завету Беаты, до самого города так и не дошла. Свернуть на узкую улочку, а там и вовсе податься в сторону леса.

На самой окраине прилегающего поселка и жила… сия пресловутая бабка.

Не сказала я ей ровным счетом ничего. Ни кто прислал, ни кто подсказал, ни даже… с чем наведалась я. Сама заткнула меня хмурым своим видом, при этом резво, строго грозя пальцем.

— Чего пришла ко мне, глупая?! Дурные мысли в твоей голове! Не о том думаешь! Сама не рожденная, давно мертвая, а еще ребенка просишь! Не должно быть тебя здесь! Не должно! И сама знаешь. По глазам вижу — сама знаешь! Давно должна была уйти. Давно! А всё топчешься! Всё сильнее воронку раскручиваешь! Не бу-дет тебе, — машет в мою сторону злобно кулаком, — того, чего так желаешь. Не будет! Сама счастья никому не даешь, и у других забираешь! Смерть только своим принесешь! Глупая! Отступница! Только о своих похотях думаешь! Сегодня — одно, завтра — другое. А колесо, оно вертится, сегодня ты это зерно в землю, а завтра — уже оно тебе стократ. Убирайся! Убирайся туда, откуда пришла! Пришло время! Уходи!

Ошеломленная, подавленная, убитая ужасом прозрения и догадок, я уже толком и не помню, как добралась обратно.

Слезы высохли, предательски стянув кожу на щеках. Пустой взгляд пред себя. Бреду по коридору.

Чей-то голос, оклик — но не реагирую. Еще немного, по лестнице — и пнуть бесцеремонно дверь в его кабинет.

— Анна? — мигом привстал со стула в ужасе Фон-Мендель.

— Что-то случилось с Вами? — живо поспешил ко мне кто-то, кто был с ним, кто вел беседу.

Смотрю — а перед глазами пелена. Не могу даже втолковать, кто это.

— Присядьте, пожалуйста, — любезно подхватив за локоть, помогает опуститься на софу.

— Я потом зайду, — малознакомый голос.

— Я сам Вас отыщу, — сдержано гаркнул в его сторону Генрих.

Едва стукнула дверь, оповещая нас, что остались наконец-то одни, как мигом присел у моих ног, испуганно взяв мои ладони в свои.