- Что-нибудь нужно, прежде чем я привяжу тебя к кровати и оставлю тут почти на час? - спросила она.

- Только ты. - Он наклонился, чтобы коснуться ее губами, и во время поцелуя развязал пояс ее халата. Он нежно погладил ее по бокам и спине кончиками пальцев, и щекочущие ощущения через шелк были порочно восхитительны.

- Ты скучал по мне? – спросила она. - С тех пор, как мы виделись последний раз, прошла целая вечность.

- Шесть недель, - поправил он. – Больше, чем вечность.

Нора провела часть августа и сентября с Нико на винограднике, играя в хозяйку его дома. Днем она писала, читала и помогала Нико с виноградом. Ночью обучала Нико, как ей служить. Дни с ним она любила почти так же, как и ночи. Именно так стало понятно, что это настоящая любовь, даже если та усложняла ее жизнь чуточку больше, чем она рассчитывала...

- Мы отлично проведем две ночи, - сказала она и прикоснулась к его рту. Прекрасному рту, который вскоре будут припухшим от укусов и поцелуев.

- Уже отлично, - сказал он, снова поцеловав ее. - Уже идеально.

В этот раз она не позволила ему поцеловать себя. Она отступила, чтобы подразнить его, и он прищурился в игривом разочаровании.

Нора села в большое кожаное кресло, достаточно широкое, чтобы поместились двое. Она закинула обнаженные ноги на подлокотник и поманила его рукой, обозначая, что он должен раздеться для ее визуального удовольствия

Нора с уверенностью могла сказать, Нико пытался не улыбаться и не закатить глаза, пока снимал черный жакет, складывал его вдвое и клал на оттоманку. На нем была обычная черная футболка с V-образным вырезом, которую он стянул без суеты и пафоса.

- Из тебя получился бы ужасный стриптизер, - заметила она, хотя и восхищалась его красивой сильной грудью, его красивыми сильными плечами и руками.

Он опустился на колени, чтобы снять туфли.

- И танцевать я не умею.

- Мой бедный муш, - сказала она, используя свое любимое прозвище для него. Он рассказал ей, что его бабушка всегда так называла его, потому что он был очень тихим. Муш значит «мышь» на фарси^[1]. - Все хорошо. Я влюбилась в тебя не потому, что ты стриптизер или танцор.

- Почему ты влюбилась в меня? - спросил Нико. Он поднялся и стянул джинсы. Нора смотрела на его крепкое, подтянутое двадцатишестилетнее обнаженное тело.

Затем осмотрела еще раз.

- По нескольким причинам.

Она встала и подошла к нему, поцеловала его бицепс и вдохнула теплый аромат загорелой кожи. Когда он потянулся к ней, она снова отошла.

- Ты сводишь меня с ума, - сообщил он.

- Это моя работа. Ложись на кровать, на спину. И думай о хорошем.

- Уже, - ответил он. Она обхватила пальцами его эрекцию и погладила ее.

- Это я вижу.

С обиженным вздохом, который могут издавать только французы, он забрался в кровать. Нико лег в центре, лицом вверх. Нора порылась в сумке с игрушками и нашла манжеты на запястья и лодыжки, которые купила специально для Нико. Они были из самой мягкой, самой эластичной кожи, которую она смогла найти, и в десять раз дороже, чем любые манжеты, используемые ею на клиентах.

Но Нико принадлежал ей, и он был особенным, и баловать его, даже когда он не понимал, что она делает, доставляло невероятное удовольствие. Хотя его виноградник был успешен и приносил приличное количество денег, он инвестировал все в компанию и редко покупал для себя что-то экстравагантное. В этом отношении он и Кингсли были полными противоположностями. Кинг проводил годы, катаясь на «Роллс-Ройсе». В то время как Нико водил двадцатилетний «Лэнд-Ровер», а «Роллс-Ройс» видел однажды. В кино.

Перед тем как надеть манжеты на лодыжки Нико, Нора массировала его икры и стопы несколько минут. Стопы были интимной частью тела, уязвимой. Очень немногие люди давали прикасаться к своим стопам кому-то, кроме массажиста или мастера педикюра. Ей нравилось трогать стопы Нико, чтобы напомнить ему, что она владеет всем его телом, даже самыми уязвимыми частями. Особенно самыми уязвимыми частями.

Дыхание Нико дрогнуло, когда Нора потерла костяшками подъем ступни. Ему всегда требовалось несколько минут, чтобы приспособиться к отношению к себе, как к собственности, после их воссоединения. В отличие от нее, когда они были порознь, у него не было других любовниц, по его словам он не хотел других. Ему нравилась его спокойная жизнь. Он любил уединение. Он с радостью отдавал всего себя винограду и вину. Нужно было немного привыкнуть, признался он, к прикосновениям другого человека. Но эти моменты повторного открытия, снова ощущать прикосновения после нескольких одиноких недель, говорил он, были словно первый укус яблока осенью после долгого сезона ожидания их созревания. Первый может быть несколько терпким, из-за чего сводит зубы и щеки. Но ничто в этом мире не остановит его от второго укуса.

Он говорил ей такие вещи без стыда и смущения, и это была одна из причин, почему она влюбилась в него.

Нора застегнула манжету на его правой лодыжке. Нико закрыл глаза, пока она застегивала манжету на левой.

- Нравится? - спросила она.

Он кивнул: - А кому не понравится?

- Дуракам, - ответила она. - Дуракам и безумцам. И доминантам, что по сути своей одно и то же.

- Ты доминант, - напомнил он ей.

- Да, поэтому я это знаю.

Нико негромко усмехнулся, один из любимейших ею звуков в мире и идеальный аккомпанемент для фиксации его ног к распорке. Она продела веревку через концы распорки и привязала ее к столбику кровати, оставив ноги Нико разведенными почти на полметра. По правде говоря, в мире существовало не так много вещей, которыми Нора наслаждалась так же, как Нико, привязанным к кровати. Тем не менее, главная причина, по которой она привязала его, была в том, что ему трудно просто лежать и позволять ей сексуально его ублажать, когда его инстинкты говорили, что это он должен ублажать ее.

Инстинкты были хорошими. Обычно она их поощряла. Но не когда она хотела поиграть с ним, как кошка с мушем.

Нора забралась на постель и оседлала Нико. Он тут же обнял ее и потянул к себе.

- Вот почему мне приходится тебя фиксировать, - сказала она, его пальцы скользили по её волосам, ласкали лицо и шею. - У тебя шаловливые ручонки.

- Как они могут быть другими? Ты прекрасна. Но если хочешь, чтобы я остановился... - Он опустил руки за подушки за головой.

- Почему ты такой хороший сабмиссив? - спросила она, улыбаясь своему красивому мальчику. - А? Есть идеи?

- Когда Рембрандт говорит, что хочет написать твой портрет, ты сидишь, держишь позу, благодаришь мастера за то, что выбрал тебя из толпы, - ответил Нико. - Вот почему.

Нора пригрозила ему пальцем: - Ты... ты сладкоречивый дьявол.

Он покачал головой и показал ей язык. Тот был красным, как и ее.

- Засунь этот язык в мой рот, туда, где ему и место, - приказала она и снова поцеловала его. Поцелуй так быстро стал страстным, что Нико снова забылся и обнял ее. Рядом с Нико Нора не часто рисовалась. Ей было не нужно. Он был ее любовником, а не клиентом, и он обожал ее, несмотря на используемые ею трюки с ним. Но иногда она любила напоминать ему, чем она занималась на второй работе.

Без предупреждения она поднялась на колени, схватила его за запястья и прижала их к кровати над его головой. Нора использовала весь свой вес, чтобы удержать его, и достаточное давление, чтобы оставить два синяка от больших пальцев на его запястьях. Он резко вдохнул от боли и замер.

- А это нравится? - спросила она.

Он ответил одним словом: - Рембрандт.

- Предупреждение, - произнесла она. - Сейчас с тобой я буду очень милой. Готов?

Он кивнул.

Нора отпустила его запястья, чтобы взять манжеты и веревку. Когда он был привязан к кровати и не мог поднять руки, она вернулась к сумке с шалостями и достала сладость.

- Для моего муша, - сказала она. - Поцелуй.

И был поцелуй. Поцелуйчик Херши. Темный шоколад - ее любимый. Она положила конфету в выемку на горле Нико.