У нее на голове был темно-красный платок в мелкий черный горошек, повязанный как тюрбан. Я бы с удовольствием расспросила, как накручивать такой тюрбан, но у меня не хватало духу. Подойти и обнять ее я тоже не отваживалась, так и стояла как вкопанная, и тогда мама сказала:

— Как баран на новые ворота.

— Что с тобой? — спросила Гизела. — Ты же не робкого десятка.

Больше всего мне хотелось провалиться сквозь землю, но я только покраснела и надеялась, что они этого не заметят, но они заметили, и мама, нервно рассмеявшись, быстро сказала, что все это переходный возраст и что я уже не первый день такая скованная.

— Дети становятся взрослыми, — сказала мама, но Гизела только непонимающе смотрела, не веря ни единому слову.

— Поссорились мы, — буркнула я.

Гизела вздрогнула.

— Из-за чего? — спросил Петер.

— Они все время рыбу ловят, а мне противно!

Гизела закашлялась. Она так долго кашляла, что Петер принялся хлопать ее по спине, но к тому времени у нее уже слезы по щекам потекли.

— Ни за что не ссорьтесь! — сказала Гизела. — Вы же замковые дети. Вам надо держаться друг за друга. Один за всех, и все за одного!

Я не могла разобраться, от кашля она плачет или всерьез. И хотя по скатерти прыгали солнечные зайчики, меня пробирал холод.

— Пойду к себе, — буркнула я.

А поднимаясь по лестнице, услышала, как мама говорит:

— Не бери в голову, Гизела! Все образуется! Ты же знаешь, дети есть дети. Завтра от ссоры и следа не останется!

Но мама ошиблась. След остался. И завтра, и послезавтра. Молча отправлялись мы в школу, молча сидели рядом в автобусе, молча несли домой двойки за контрольную по английскому. После обеда Даниэль и Лукас ловили одну красноперку за другой, пока я часами каталась по лесным дорожкам на велосипеде или, лежа в траве, считала облака.

Уже не помню, кому эта идея пришла в голову. Быть может, маме, под ее новые рыжие волосы, или Гизеле, под ее платок. Не могу представить себе, чтобы до такого додумался Петер. Он по большей части держался в стороне и почти не лез в наши дела. Утром он уезжал на работу и возвращался только вечером. Он выносил мешки с мусором и доставал дрова из сарая. По субботам он отправлялся на рынок и делал покупки на неделю. Вечно он что-нибудь куда-нибудь нес: ведра с водой, пакеты с едой, портфель, дрова для изразцовой печки.

Иногда я думала, что все папы таковы.

Папы нужны для черной работы. Таскать тяжести, чинить газонокосилку, сколачивать полки. Папы умеют латать дыры на велосипедных камерах и управляться с инструментами. Умеют рубить деревья, но не умеют сажать редиску, задавать вопросы и утешать.

И когда я так об этом думала, мне было все равно, что мой отец ушел от нас. Мы с мамой умеем носить ведра, и если понадобится, сами сколотим полки в моей комнате.

Уже не помню, кому это пришло в голову. Помню только, что была не в восторге от этой идеи, как, скорее всего, и Даниэль — в конце концов, мы ведь уже две недели друг с другом не разговаривали.

В газетах писали, что такого лета, как грядущее, уже целый век не было, а по телевидению диктор объявил, что сейчас стоит самый теплый май за всю историю измерений температуры. Каждый день после четвертого урока нас отпускали из школы из-за жары, потому что уже в десять утра термометр показывал двадцать восемь градусов в тени.

— Как школа?

— Отлично!

— У меня для тебя сюрприз! — сказала мама. — Угадай, какой!

Лицо у меня, наверно, было то еще, потому что мама сразу рассмеялась.

— Сегодня вечером будем жарить мясо на гриле!

Да, это действительно был сюрприз, потому что мы уже целую вечность этого не делали. Старый мангал давным-давно стоял в подвале и потихоньку ржавел.

— Для нас двоих это слишком жирно! — то и дело отвечала мама, когда я спрашивала о гриле. — Слишком хлопотно! Мясо можно и на сковородке поджарить.

Гриль вызывал в памяти то время, когда я еще была совсем маленькой и отец жил с нами. Это он отвечал за гриль, разжигал угли и показывал мне, как пекут хлеб, намотав тесто на шампур. Думаю, маме не хотелось, чтобы я об этом вспоминала. И, возможно, ей самой тоже не хотелось об этом вспоминать, потому что те вечера, когда мы делали мясо на гриле, были так чудесны. Мама с отцом не ссорились, а смеялись и иногда даже целовались.

Некоторое время я пребывала в совершенном восторге, потом мама сказала:

— Гизела с Петером тоже придут, а для вас, дети, испечем хлеб на шампурах!

Восторг мой лопнул, как воздушный шарик. Взглянув на носок туфли, я закусила губу.

— Что-то не вижу радости, — сказала мама. — И не делай все время такое лицо!

Они пришли в семь. Петер принес мясо для гриля. Мама открыла вино. Потом обняла Лукаса и погладила Даниэля по голове.

Гизела сразу же села в садовое кресло, куда мама на этот раз положила дополнительную подушку. Гизела едва дышала, словно вернулась с долгой пробежки, хотя идти до нас было только пятьдесят шагов.

Меня отправили на кухню за стаканами.

— И захвати яблочный сок! — крикнула вдогонку мама.

Я не особенно торопилась.

Обернувшись, я увидела за собой Даниэля. Вздрогнула.

— Чего тебе?

— Хочу помочь!

— Сама справлюсь!

— Не будь дурой! — Даниэль попытался взять у меня бутылку с соком.

— Отпусти! — он потянул бутылку. — Отпусти! Я же все равно сильнее!

— Ничего подобного!

— Сильнее! — одним рывком он выхватил у меня бутылку. — Вот видишь!

Раскрасневшись, мы стояли друг против друга и вдруг прыснули со смеху. Так расхохотались, что я чуть стаканы не уронила.

— От тебя рыбой несет! — фыркнула я.

— А от тебя обиженной колбасой! — парировал Даниэль.

— Хотите, чтоб мы умерли от жажды? — прокричала снизу мама.

— Ага, — хихикнула я.

— Сейчас идем! — крикнул в ответ Даниэль.

Мы стали спускаться по лестнице.

— Смотри, бутылку не урони!

— А ты — стаканы!

Когда я поставила на стол стаканы, а Даниэль разлил сок, Гизела расцвела, и мама тоже улыбнулась, но от замечаний они, к счастью, воздержались.

Петер разжег гриль и принялся жарить мясо, а Лукас помогал отцу.

Они вспоминали — о том времени, когда еще был цел свинарник, о большом пожаре, о том, как однажды на Рождество графиня созвала детей в замок и дала каждому по подарку и пакетику с печеньем.

— Это было так давно, — сказала Гизела. — Так давно, что вас тогда еще и в помине не было!

Стемнело, и Петер зажег небольшие факелы. Мама поставила на стол свечи в стеклянных цилиндрах. Нам троим разрешили взять по факелу и погулять, и мы помчались по аллее каштанов до лягушачьего пруда. Одинокая сова безмолвно парила над нашими головами.

Даниэль достал из кармана брюк две пластмассовые палочки.

— Знаешь, что это?

Я покачала головой.

— Это неоновые огоньки. Их используют для ловли угрей.

— Как это?

— Угрей ловят ночью, сгибают эти палочки, и они начинают светиться. Огоньки привязывают к леске. Как только угорь клюет, он утягивает огоньки под воду, и становится видно, что он там делает.

Мы воткнули факелы в землю и отошли от них. Даниэль согнул палочку, и в ней действительно затеплился огонек. Она стала похожа на огромного светлячка.

— Дарю! — сказал Даниэль.

Когда мы вернулись, кресло Гизелы опустело.

— А где мама? — спросил Лукас.

— Пошла спать, — отозвался Петер. — Устала.

— Значит, и нам пора? — вдруг спросил Лукас необыкновенно тихим голосом.

— Нет, еще нет, — сказала моя мама. Свет от пламени свечей смягчал черты ее лица, рыжие волосы мерцали, и мне казалось, что выглядит она сногсшибательно.