Со дня ярмарки, когда Грэм узнал о вдовстве Джоанны, прошло две недели – четырнадцать бесконечных дней и долгих одиноких ночей. Порой, когда она поднималась вечером в свою спальню, Грэм лежал без сна, прислушиваясь к поскрипыванию половиц под ее ногами и шороху матраса, когда она ложилась в постель, очевидно, располагавшуюся непосредственно над ним, и ерзала, устраиваясь поудобнее.

Поразмыслив, он решил не говорить Джоанне, что знает о смерти Прюита – не только из-за обещания, данного Леоде, но и потому, что понимал, что заставило Джоанну пойти на обман. Статус замужней женщины придавал ей уверенности и позволял держать его на почтительном – и безопасном – расстоянии.

Заинтригованный, насколько далеко она зашла, чтобы держать его в заблуждении, Грэм упомянул о муже Джоанны в разговоре с Томасом, но прокаженный поспешно сменил тему, явно чувствуя себя неловко. Очевидно, Джоанна попросила его не рассказывать о ее вдовстве. Грэм даже заговорил о Прюите Чапмене с юным Адамом, который взял себе за правило навещать его время от времени, но мальчик, похоже, ничего не слышал ни о муже Джоанны, ни о ней самой.

В глубине души Грэму хотелось, чтобы она сама рассказала ему правду, чтобы посмотрела ему в глаза и сказала: «Я вдова – и ни один мужчина не имеет на меня прав». Его сердце жаждало этих слов, но он достаточно пожил на свете, чтобы не доверять сердечным порывам. Его рациональный ум понимал, что у Джоанны достаточно оснований прибегать к этой уловке. Она поступает мудро, удерживая его на расстоянии. Без земли и денег он только ухудшит ее и без того плачевное положение. Да и ему не следует забывать, что он помолвлен. Он не должен потворствовать своему влечению к Джоанне Чапмен, зная, что скоро женится на другой. Этот брак слишком важен для него, чтобы подвергать его риску, не говоря уже о поместье, которое он получит вместе с рукой леди Филиппы.

Стараясь не думать о Джоанне, Грэм посвятил две последние недели неусыпному наблюдению за домом Рольфа Лефевра, хотя это занятие с каждым днем казалось ему все более бессмысленным. Окно комнаты, где, по его предположениям, обитала Ада Лефевр, оставалось закрытым ставнями, а ее муж жил своей обычной жизнью как ни в чем не бывало. Однажды ночью он привел в дом женщину и поднялся с ней в свою спальню, не потрудившись закрыть ставни, пока он помогал своей гостье избавиться от отороченного соболями плаща, украшенной драгоценностями шляпы, роскошной туники и остальной одежды. Красота ее была несколько подпорчена оспинами на Щеках, но у нее были пышные формы и поразительные, почти белые волосы. Она смеялась, когда он привязывал ее к столбикам кровати – тут Грэм закрыл ставнями собственное окно, стыдясь, что так долго наблюдал за этой парочкой.

Он не мог не задаваться вопросом, поднимается ли торговец шелком в комнату, где Ада Лефевр проводила свои дни и ночи. Интересно, когда он в последний раз видел свою жену во плоти?

Между тем рисунок Джоанны принял форму дерева с изящно повисшими ветвями, на которых висела дюжина или более того увесистых плодов.

– Фруктовое дерево? – поинтересовался Грэм.

– Апельсиновое. – Она пожала плечами. – В последнее время я часто думаю об апельсинах.

Грэм улыбнулся – почему-то этот факт доставил ему удовольствие.

– А что это будет, когда вы закончите?

– Шарф.

– Вы прекрасно рисуете, – заметил он, склонившись к рисунку. Четкие уверенные линии свидетельствовали о немалой практике.

Джоанна взглянула на него из-под темных ресниц.

– Спасибо.

– Вы всегда создаете свои узоры с такой легкостью? Просто… придумываете их и тут же наносите на ткань?

– О нет! Обычно я использую шаблоны. Я собирала их годами. Некоторые придумала сама, другие мне подарила леди Фейетт. Они в том ящичке на полу. – Джоанна улыбнулась. – Вы не могли бы выбрать кайму для шарфа?

– Я?

– Да, вы. Откройте коробку и посмотрите, что там есть. Гром поднял ящик – в таких обычно хранились документы – и открыл крышку, державшуюся на кожаных петлях. Внутри лежала стопка трафаретов, вырезанных из белого шелка.

– Шаблоны для каймы внизу.

Отложив трафареты в сторону, Грэм обнаружил под ними тонкие листы пергамента, пропитанные маслом, что делало их прозрачными. На каждый из них был нанесен повторяющийся рисунок в виде цветочных гирлянд, виноградной лозы, геральдических лилий, медальонов, стилизованных листьев или геометрических орнаментов. Вдоль контуров рисунков были проколоты дырочки и виднелись следы угля и мела.

– Это, – Джоанна кивком указала на вышивку, висевшую на стене над ней, – даст вам представление, как все эти узоры выглядят в готовом виде.

На полотнище шелка цвета слоновой кости были вышиты различные образцы, включая несколько видов каймы и изображения животных: птицы в гнезде с птенцами, льва, стоящего на задних лапах, парящего орла, белки, собирающей желуди, резвящейся обезьяны, павлина с распущенным хвостом и дракона, изрыгающего огонь. Кроме того, там были кресты, святые, ангелы, влюбленные, звери, цветы, короли и королевы и даже изображение женщины, склонившейся над пяльцами.

– А что это за вышивка? – спросил Грэм. – Зачем вы ее худа повесили?

– Это образцы моей работы, – сказала Джоанна, продолжая рисовать. – Если покупательница пожелает что-нибудь особенное, она может выбрать рисунок, и я вышью его.

– Вы берете заказы?

– Нет. То есть вообще-то да. В прошлом году я выполнила очень сложную работу, вышивая манжеты для олдермена Хаксли и кошелек для его жены. Но большинству моих покупательниц ничего не нужно, кроме пары новых подвязок или ленты для волос. Да и если бы они захотели что-нибудь еще, мои цены им не по карману. Такая работа требует времени и дорого стоит.

– Выходит, будь у вас солидные клиенты, вы могли бы очень неплохо зарабатывать. Больше, чем в лавке.

Она устремила на него задумчивый взгляд.

– Посетив ярмарку, я вспомнила о тех временах, когда я бывала в лондонском Тауэре. Там на всех стульях и скамьях лежали прекрасные вышитые подушки, на стенах висели вышитые ковры и драпировки. Одежду королевы и придворных дам украшали изысканные вышивки золотой нитью по атласу с вставками из жемчуга, самоцветов и серебра. И у всех женщин были прелестные пояса и кошельки.

– Знатным дамам ваши цены не показались бы чрезмерными.

– Конечно. И мне пришло в голову, что я могла бы показать свои лучшие работы в Тауэре, но… – Джоанна покачала головой и нахмурилась, глядя на свой рисунок.

– Что вас смущает? Это гораздо лучше, чем сидеть в этой лавке, продавая ленты и шарфы, и то если представится случай.

– Дело в том… Боюсь, это покажется вам глупым.

– Не думаю.

Джоанна указала на образцы вышивок:

– Вы выбрали кайму?

– Вам не удастся уйти от ответа. А что касается вашего вопроса, то да, выбрал. Ту, что похожа на узелки.

Она улыбнулась:

– Прекрасный выбор.

Грэм ощутил смешной прилив гордости.

– Не могли бы вы дать мне трафарет для этой каймы? Роясь в трафаретах, он заметил:

– Ваши вышивки достойны самой королевы. На королевские заказы можно жить годами.

– Я это прекрасно понимаю.

– Тогда почему вы колеблетесь, не решаясь показать свои работы титулованным особам?

Джоанна извлекла из гусиного пера сточившийся грифель и убрала его, затем достала из корзины блестящее воронье перо и заострила его перочинным ножиком.

– Это из-за изменения в моих обстоятельствах, – призналась она со смущенным видом. – Мне было четырнадцать, когда я оказалась при дворе. Меня представили королеве… Вернуться туда в двадцать один год, предлагая товар на продажу… – Она покачала головой. – Я не должна стыдиться этого, но я стыжусь. Возможно, мне нужно еще немного поработать над собой, чтобы собраться с духом… или настолько отчаяться, что у меня просто не останется выбора.

Грэм протянул ей трафарет и вернул ящик на прежнее место на полу.

– Позволить отчаянию руководить поступками не самая удачная стратегия.