— А прежние хозяева не вернутся?

— Пусть возвращаются. Мы будем только рады. Земли всем хватит.

Внизу, на широкой ровной площадке неподалёку от домов, десятка два плотников трудились над какой-то необычной постройкой. Заметив удивлённо-вопросительный взгляд Арсена, Палий пояснил:

— Это будет церковь[38]. Маленькая, простая, но своя… На горе сохранился костёл — можно было бы перестроить, но люди заявили, что и шагу не ступят через его порог. Вот и строим. Надо. И причащаться, и венчаться, и исповедоваться. Как построим — тогда и я с Феодосией обвенчаюсь…

— А она тебя, батько, любит, — сказал Арсен. — Неужто сам не видишь?

Палий обнял Арсена за плечи.

— Дорогой мой, как это не вижу? Конечно, вижу. И отвечаю ей любовью. Придёт время — поженимся. Приезжай поскорее домой, чтобы попасть на свадьбу!

— Долгий ещё у меня путь, батько. Сначала — в Варшаву, а потом — на Дунай, возможно, под самую Вену.

— Да, долгий и опасный.

— Я бы не поехал туда… Но там ведь Златка… ждёт меня, надеется, что спасу.

Палий остановился у ворот, сплетённых из свежей лозы.

— Вот здесь живут твоя мать с дедусей! А рядом — Роман со Стёхой.

— Роман со Стёхой? Разве они уже поженились?

— Да. Своя семья — своя хата. Что может быть лучше? Хатка, правда, плохонькая, но они молодые — обживутся и поставят со временем новую. Место отменное! Огород ровный, низинный, за ним — левада, луг. Дальше — Унава. Хочешь — разводи гусей, уток. Хочешь — рыбу лови… Я тоже поселился бы здесь.

Видно было, что Палий влюблён в эти действительно прекрасные места. Но Арсен слушал его невнимательно. Через плетень он увидел такую знакомую маленькую фигурку… Мать!

Сердце его неистово забилось, готовое выскочить из груди, а ноги вдруг онемели, будто к земле приросли. Хотел побежать — и не мог. Только смотрел не отрываясь заворожённым взглядом. Мама! Маленькая, немного сгорбленная, будничная, как всегда. В свитке, которой, кажется, не будет износа, в сером шерстяном платке и старых заскорузлых опорках. Она стояла у открытой двери хлева и поила из деревянного ведёрка небольшую телку пепельной масти. Телка крепко упиралась растопыренными ногами в землю и, подталкивая мордой ведёрко, потягивала вкусное пойло. А рука матери гладила её по шее и за ушами, как ребёнка.

— Мама! — прошептал Арсен и почувствовал, как комок подступил к горлу. — Мама! — опять позвал он, на этот раз голос его прозвучал хотя и хрипло, но достаточно громко.

Мать подняла голову.

И вдруг ведёрко выскользнуло из её руки, пойло разлилось по земле.

— Арсен! Сыночек!

Она быстро, как только могла, засеменила к воротам.

Арсен помчался со всех ног и встретил мать посреди двора. Прижал к груди. Целовал её холодные, огрубевшие от ежедневной работы руки, шептал слова утешения.

Мать вытерла кончиком платка мокрые глаза, посмотрела на сына снизу вверх, спросила едва слышно:

— Один?

— Один, — вздохнул Арсен.

— Бедный ты мой, когда ж тебе, как другим, улыбнется долюшка? Когда перестанешь блуждать по свету?

— Сейчас, мама, на нашей земле ни у кого нет тихой доли. Одна беда лютует… Так разве могу я сидеть дома? Кому-то нужно со злой недолей бороться!

Мать охватила руками голову Арсена, притянула к себе, поцеловала в лоб.

— Бедная моя головушка! — И грустно улыбнулась Палию, который стоял поодаль и молчаливо наблюдал их встречу.

Послышался крик. Из соседнего двора, простоволосая, с растрёпанной пшеничной косой, бежала Стёха. Следом торопился Роман.

От крыльца, блестя розовой лысиной, семенил дедушка Оноприй, за ним степенно шагал Якуб.

Арсен переходил из объятий в объятия. Радостью светились лица. Для полноты счастья не хватало Златки…

Когда улеглись первые бурные чувства, вошли в хату. Она была небольшой, через сени на две половины. Чисто выбеленная, натопленная, пропахшая чебрецом, сушеными грибами, кислицей и желудями.

Мать сразу же кинулась к печи, чтобы приготовить обед, но Арсен остановил её.

— Не надо, мама. Я только что пообедал у полковника. А от чугуна горячей воды не откажусь — помоюсь с дороги.

Она начала растапливать печь, а сама прислушивалась к разговору. Говорил больше Арсен. Рассказывал о своих приключениях, о Златке, о Ненко, о новой войне, которую готовит султан, о том, что, хотя она направлена своим остриём на запад, смертоносным крылом может задеть и Украину. Когда же Арсен сказал, что домой он заглянул совсем не надолго — на одну ночь, завтра пораньше ему снова уезжать, мать побледнела, выпустила из рук ухват, в глазах её появились слезы.

— Ой, горюшко! Куда?.. Не успел на порог ступить, как опять в дорогу торопишься! Арсенушка, сыночек мой дорогой, сколько лет ты вот так мыкаешься! Ну хоть немножко отдохнул бы дома… Чтобы я насмотрелась на тебя, кровинушка моя родная!

Арсен подошёл к матери, обнял, прижал её посеребренную голову к груди.

— Не плачь, мама! Придёт время — вернусь навсегда. Тогда уж никогда не оставлю тебя, голубка моя седенькая! А сейчас — должен…

— Опять в Туретчину? — сквозь слезы спросила мать.

— И в Туретчину, и в другие края, — уклонился от прямого ответа Арсен. — На этот раз должен вернуться со Златкой.

— Дай боже тебе счастья, бесталанная твоя головушка! — И мать, рыдая, поцеловала Арсена в буйную, давно не стриженную чуприну. Потом, слегка отстранив его от себя, вытерла платком заплаканные глаза и сказала: — Не буду вам мешать — говорите…

Весь вечер в тёплой хате шёл разговор. И если бы не напоминание Стёхи, что Арсену нужно отдохнуть, никто бы до утра не сомкнул глаз.

Только после полуночи Арсен вымылся, побрился, оставив небольшие тёмные усы, переоделся в чистое бельё Романа и лёг спать. А с восходом солнца был уже на ногах.

Накормленный и почищенный конь тихо ржал у крыльца, нетерпеливо бил копытом землю, будто чувствовал дальнюю дорогу. Дедушка Оноприй с Якубом приторочивали к седлу саквы[39] и то и дело поглядывали на своего любимца, который в это время прощался с матерью. Посреди двора стояли Палий с Феодосией, Роман со Стёхой и Иваник с Зинкой. Все были опечалены. Когда-то ещё увидят его?

Вышли за ворота. Арсен в последний раз поклонился, и Якуб передал ему повод коня. Но тут Палий положил руку на плечо казаку.

— Не торопись! Я провожу тебя немного…

Все поняли, что полковнику нужно поговорить с Арсеном наедине, и потому остались стоять у ворот, а они вдвоём пошли вдоль улицы. Вороной конь легко ступал позади, кося чёрным глазом на стаю воронья, с криком поднявшуюся над вербами.

— Значит, во Львов? — спросил Палий, поворачивая за церковью к западной окраине села.

— Да, во Львов… Сперва разыщу пана Мартына и уже с ним поеду к королю. Спыхальский знает Варшаву, знаком со многими шляхтичами — он поможет мне…

— Было бы лучше, если б ты выдал себя тоже за шляхтича, — посоветовал Палий. — Тогда получишь свободный доступ к владетельным панам. Сам знаешь, каким чёртом они на казаков смотрят.

Арсен засмеялся:

— Ну, за этим дело не станет. Назовусь, примером, Анджеем Комарницким. Разве не по-шляхетски звучит? Я естэм пан Анджей Комарницкий. Неплохо придумано?

— Совсем неплохо, — усмехнулся Палий. Затем достал из кармана небольшой кошелёк. — А если к этому имени добавить ещё и кошелёк со злотыми, то можно быть уверенным, что перед тобой откроются не только двери дворцов, но и сердца их хозяев…

— Да что ты, батько! — воскликнул Арсен. — Вы здесь, в Фастове, живёте впроголодь. Лучше купите на эти деньги зёрна для посева или несколько хороших коров для расплода, а то ведь телушка у матери не скоро станет стельной коровой…

— За нас не беспокойся! Мы гуртом проживём как-нибудь. А тебе деньги понадобятся. Да и не мои они, а казённые. Из нашей полковой кассы. Бери — не перечь!