– А какие гарантии ты можешь дать мне?

– Здравый смысл. От Кончака я потребовал то же самое, но при осаде, особенно если половцы будут вынуждены прибегнуть к моим услугам, в городе неизбежен пожар. Кто даст ответ, не сгорит ли в нем то, что мне нужно? В случае же твоей, великий князь, победы, я могу быть уверен, что она целой и невредимой перейдет в мои руки… Если, конечно, на то будет воля несравненного правителя.

Ольстин Олексич отметил про себя, как при последних словах араб вспомнил о роли, которую играл, и с сугубо делового тона перешел на униженный шепот.

«Да тут собрались отменные хитрецы!» – обрадовано решил Ольстин Олексич, любивший хорошую интригу больше всего на свете. Перед Черниговом открывался ряд заманчивых перспектив, и их стоило обстоятельно обдумать на досуге.

– Так слушай мою волю, – величаво сказал Аль-Хазреду киевский князь Святослав Всеволодич.

В конце февраля морозы неожиданно сменились оттепелью. Снег осел и покрылся твердой ледяной коркой, сильно затруднявшей путь и без того ослабленным за голодную зиму половецким коням и быкам. Сани, на которых везли тяжелые осадные машины, пришлось вытащить на берег, так как по речному льду стало небезопасно передвигаться.

На берегу небольшой реки Хорол раскинулся лагерь Кончака.

Сам хан только что слез с коня и подошел к покрытым инеем катапультам и баллистам, вокруг которых хлопотала прислуга.

– Способны ли они еще стрелять? – недоверчиво спросил хан, осматривая затвердевшие канаты и кожаные ремни на осадных машинах.

Подошедший толмач залопотал по-арабски, переводя сказанное инженеру Инанчу. Желтолицый и узкоглазый кидань закивал в ответ, и колокольчики, пришитые к конической шапке строителя, мелодично звенели, сопровождая негромкий голос Инанча.

– Он говорит, – бормотал толмач, стараясь успевать за скороговоркой инженера, – что машины не пострадали ни от мороза, ни от оттепели. Прислуга у машин вовремя ослабила канаты и ремни, и ущерба не случилось. Он утверждает, что понадобится не больше дня, чтобы отладить осадные машины и пустить их в дело.

– Хорошо.

– Он говорит также, – продолжил переводчик, – что машины лучше увезти из низины. Влага вредит деревянным частям, он опасается, что их может перекосить. Кроме того, есть угроза для канатов. Отсырев, они начнут гнить и подведут в самый неподходящий момент.

Кончак поставил лагерь в низине Хорола, спасаясь от колючего февральского ветра. Смешанный лес, забравшийся на береговые склоны, был вполне надежной защитой от него, и походные юрты позволяли половцам большую часть времени проводить в тепле. Для лошадей и тяглового скота соорудили импровизированные навесы из лапника, из-под которых доносилось чавканье дождавшихся сена животных.

– Тот холм подойдет? – спросил Кончак, указывая черенком плети на поросшее редколесьем возвышение рядом с лагерем.

Переводчик затараторил по-арабски, и хан увидел, что инженер Инанч снова закивал, распространяя вокруг себя звон колокольчиков.

– Проследи, – приказал Кончак одному из сыновей, сопровождавших его в походе. Юноша взлетел в седло и ускакал к погонщикам. Вскоре в сани уже впрягали меланхоличных волов, для которых вся жизнь заключалась в перевозке тяжестей. Выражение на мордах животных позволяло предположить, что волы были горды выпавшей им миссией, не представляя себе иной участи.

Сани с закрепленными на них осадными машинами тяжело потянулись вверх по склону прибрежного холма. Кончак проводил их взглядом и повернулся к свите.

– Где араб? – спросил он.

– Я здесь, о великий хан, – в традиционно униженной манере заговорил Аль-Хазред, подъезжая поближе.

– Где ты был все это время? Я ждал тебя много раньше.

– У купцов есть свои тайны, великий хан, – вздохнул араб. – Мне не хотелось бы лгать, но и правду сказать я тоже не решаюсь. Поймите, для купца прибыль – что для воина слава.

– Мне донесли, что тебя по выезде из Шарукани ждал вооруженный отряд. Ответь, купец, откуда у тебя такая охрана?

– Да падет гнев Аллаха на этих людей! – искренне возмутился араб. Правда, неясно было, кого он имел в виду: доносчиков или тех, кто его ждал. – О какой охране может идти речь! Хорошо, что не убили, пускай им это зачтется, когда Иблис начнет раскаленными щипцами рвать их печень. Ограбили подчистую, Аллах свидетель!

Ложь, конечно, грех, но привычный для большинства из нас. По мелочи мы врем чуть ли не ежедневно. Но божиться при этом зачем, даже если ты и не веришь в Бога? Аль-Хазред, видимо, считал, что в списке его грехов это не самое плохое.

– Что же ты не использовал свою силу? Я видел, на что ты способен.

– Силы мои не бесконечны, великий хан. Только через семь дней после общения со Старыми Богами я могу повторить попытку. Семь дней, и не раньше!

– Я рад, что тебя не убили, – сказал Кончак.

Говорил ли он правду? Почему бы и нет.

Впрочем, не знаю.

Сытые кони быстро несли киевскую дружину к месту боя. Перед воинами Святослава Киевского и Рюрика Ростиславича споро шли мохнатые низкорослые лошадки черных клобуков. Хан Кунтувдый посвистом подгонял коня, стремясь поскорее достичь желанной цели.

Наконец! Коварный Кончак, которому так долго удавалось уходить из, казалось бы, совершенно безвыходных ситуаций, сам шел в расставленную ему западню. Никто не знал, откуда князь Святослав получил информацию о готовящемся вторжении половцев, но высланная вперед разведка сумела разглядеть медленно тянущееся берегом Хорола темное пятно вражеского войска. Черным клобукам уже было обещано, что ханская ставка достанется им. И Кунтувдый позволил себе помечтать, как он встретит плененного Кончака.

Довольно ухмылялся в меховой воротник красного княжеского плаща и Владимир Переяславский. Следопыты сумели разыскать пропавшие вежи лукоморцев, оказавшиеся во владениях Кончака. Хан, из-под носа переяславской дружины уведший законную добычу, должен был получить заслуженную кару, и князь Владимир рассчитывал на этот раз славно наполнить свою казну и калиты дружинников.

Легкая поземка осторожно цеплялась за ноги боевых коней киевского войска. Переходы занимали весь световой день, князья Святослав и Рюрик опасались, что половцы будут предупреждены об ударе и успеют приготовиться к его отражению. Вплотную за черными клобуками и киевскими дружинниками неслись сани, в которых, заботливо укрытые холстинами от непогоды, позванивали на крутых поворотах кольчуги и панцири. Еще дальше поднимали снежную пыль запасные кони, чутко прислушивавшиеся к посвисту и ударам бичей молодых погонщиков.

Крестьяне деревень, стоявших на возвышенностях у дорог, ведущих в Половецкую степь, недоуменно провожали взглядом с залитых по осени и обледенелых земляных валов черного червя большого войска, вышедшего в путь в неурочное время. Зимой не воевали; зимой собирались с силами для задуманного выяснения отношений.

Быстрее всех оказались разведчики, отправленные вперед ханом Кунтувдыем. Именно они разыскали лагерь Кончака и, терпеливо вылежав в мокром снегу несколько часов, прикинули на глаз численность половецкого войска. На обратном пути они могли греться только теплом собственного коня, и Кунтувдый расстроился, увидев своих людей в самом жалком состоянии, с побледневшими от холода и сморщенными от влаги лицами, в провонявшей конским потом одежде со свалявшимся мехом.

Но дело свое соглядатаи выполнили честно. На схеме, вычерченной одним из них прутиком по снегу, был ясно виден и берег Хорола, и половецкие вежи, и огромные осадные машины немного поодаль.

И князь Святослав Киевский, простудившийся по дороге и от этого особо несчастный, слабым охрипшим голосом отдал приказ наступать. Подмерзшие на февральском ветру доспехи воины натягивали прямо на походную одежду, и вскоре черные клобуки уже вытянулись редкой цепочкой, словно загонщики, теснящие хищного зверя к подтаявшему льду реки.

Поверху, отдельно от них, рванулась переяславская дружина. Половцы будут зажаты в клещи, и сомкнувшиеся берендеи и переяславцы должны раздавить противника, не дав Кончаку малейшего шанса на успех или хотя бы на бегство.