Однако Дима ответил:

— По сути это и есть фонтан, — он демонстративно подставил ладонь под едва ощутимые, мелкие капли, что продолжали легкой дымкой окутывать зрителей. — Только распыление мелкодисперсное и плотность похуже. Из-за этого и картинка не такая яркая.

— Да какая разница! — вклинилась в разговор Маринка. — Вы только посмотрите! Это же почти как патронус из «Гарри Поттера», только в форме кита. Интересно, у меня мог бы быть патронус-кит?

— Ну, если патронусы отображают завышенное ЧСВ, то вполне, — хмыкнул в ответ Дима. — Ты даже можешь рассчитывать на динозавра.

— Ха-ха. Очень не смешно, — Булкина показала парню язык. — Дошутишься, и я ниспошлю на тебя дементоров, красавчик.

— Уже боюсь, — усмехнулся Дима. — Кстати, вот и главный дементор пожаловал, — он указал озадаченным девушкам на сцену. Где черные до этого ящики замерцали яркой лазурью, словно…

— Аквариумы? — нахмурившись, спросила Лиза.

В ответ парень прижал палец к губам, призывая жестом смотреть разгорающееся действо.

В тот же миг китовая песня оборвалась, а над стадионом пронеслись слова. Поначалу тихо, шёпотом, они обретали мощь с каждым звуком и пробирали до дрожи. Пока не зазвучали в полную силу, заставляя людей ликовать:

Говорят, когда кит поёт,

Его голос летит сквозь десятки нот.

Его вопль пробивает тонны воды.

Почему мы не киты?

Пять «аквариумов» на сцене несколько раз мигнули, демонстрируя зрителю свое содержимое: людей заточенных в них.

«Это иллюзия», — твердила про себя Лизка, лихорадочно глядя то на ящики, то на огромные экраны над ними, что транслировали выступление крупным планом.

Пять парней заточенных в воде, смотрелись слишком реально. И только то, что они играли на инструментах, не давало рассудку окончательно обмануться. Хотя, поющий под водой солист, выглядел и вправду впечатляюще:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Кто-то молча живёт, кто-то правду несёт:

Мир наполнен фальшью мажорных нот.

И не слышит никто в этой суете,

То, о чем где-то кит поёт.

Внезапно над сценой пронеслась веревка с огромным крюком на конце и устремилась к ящику, где был заточен фронт-мен группы. Мгновение, и крюк как по волшебству оказался внутри «аквариума» рядом с парнем. Еще мгновение и под оглушающий треск, сопровождающийся брызгами воды и возгласами шокированной аудитории, над сценой воспарил совершенно сухой солист. Одна его нога стояла на крюке, а рука крепко сжимала войлочный трос. Однако парень, как ни в чем не бывало, усмехнулся, приблизил микрофон к губам и запел, продолжая парить в воздухе:

Его вопль летит сквозь толщи воды,

Он совсем один и почти погиб.

Его мир океан, а люди — враги.

Почему мы не киты?

— Господи! Скажи мне, что на нем есть страховка, — закричала сквозь шум Лиза, повернувшись к Маринке, и немного смутилась, узрев на месте подруги какого-то качка. Сама Булкина обнаружилась чуть повыше: она с довольным видом восседала на шее этого крупногабаритного парня и заворожено наблюдала за представлением.

Лизка, ничуть не удивившись, вновь вернулась взглядом к выступлению. И вовремя: солист наконец отпустил трос и ступил на сцену. Вспыхнули софиты, вновь пронзительно закричал парящий над стадионом кит, а песня зазвучала еще яростнее:

Кто-то молча живёт, по течению плывет.

Он почти что кит. Он поет и поет

Но не слышат его. Но не помнят его.

Те, кого он со дна зовет.

Его вопль летит сквозь толщи воды,

Он совсем один и почти погиб.

Его мир океан, а люди — враги.

Почему мы не киты?

Певец двигался по сцене легко и раскованно, будто и не было тысяч взглядов, которые жадно ловили каждый его жест. И пел так красиво и проникновенно, что у Кузнецовой невольно мурашки бежали по телу, а в душе зрела твердая уверенность, что поет он только для нее. Лиза больше не поднимала голову вверх, чтобы полюбоваться китом, и не переводила взгляд на остальные «аквариумы», в которых по-прежнему играли заточенные в воду музыканты. Сейчас для нее существовал только он — черноволосый молодой бог, с озорной улыбкой, которая ей чем-то напоминала Димину, и пронзительными серыми глазами, которые то и дело выводили крупным планом на экраны. Но, самое важное, что глядя на него, она больше не боялась. Все страхи ушли, оставляя её один на один с музыкой.

И это стало ошибкой. Толпа переменчива, словно ветер. В один миг он приветливо дует тебе в спину. А в другой — становится безжалостным ураганом, который никого не щадит на своем пути.

Всё произошло за доли секунды: вот солист подходит к одному из «аквариумов» и тот раскрывается, словно цветок, являя гитариста, а вот Лизу кто-то сильно толкает в спину. Так, что от неожиданности она валится на пол. Прямо под ноги взбудораженных зрелищем зрителей.

Однако Лизе повезло.

Она только и успела в панике зажмуриться и прикрыть голову руками, как её сразу же подняли и заставили встать на ноги. А в следующую секунду и вовсе обняли, прижимая к крепкому мужскому телу.

— Я уже говорил, как меня бесит эта твоя привычка постоянно зажмуриваться в самый неподходящий момент? — прозвучало рассерженное у нее над головой, а неожиданные объятья стали еще теснее. — Ну, как ты, Лисичка? Цела?

Лиза в ответ только кивнула и уткнулась носом парню в ключицу, несмело обнимая его в ответ.

И расплакалась.

Потому что безумно испугалась.

Потому что устала от груза прошлого, которое словно лезвие гильотины нависало над настоящим.

И просто потому, что у неё впервые появился тот, кто защитит. Обнимет, когда страшно. И будет гладить по волосам, болтая абсолютную нелепицу, пока слезы не иссякнут.

И не было больше ни стадиона, ни людей, ни сцены. Просто парень и девушка. Такие же, как миллионы до них. И такие же, как после.

Влюбленные.

У меня никогда не возникало страха перед сценой. Наверное, потому что та присутствовала в моей жизни едва ли не с пеленок. И не важно, будь то обычный детсадовский утренник, или крупномасштабное мероприятие в честь дня города — я не боялась. Порой злилась, иногда лила слезы, но всегда представала перед зрителем с низменной улыбкой и в уверенном спокойствии.

Но теперь, когда за стенами гримерки раздавался восторженный рев двадцатитысячной толпы, а над моим гримом и прической активно работали в шесть рук, — я не просто боялась. Нет. Я испытывала настоящий леденящий ужас.

И проклинала ту минуту, когда написала Краснову и дала согласие на участие в шоу.

Не прошло и трех часов с нашей встречи в кафе, как я, окончательно накрутив себя по поводу нашего скомканного прощания, сдалась и приняла Пашкино предложение. На тот момент мне казалось, что легче уступить Краснову в его желании увидеть меня на сцене, нежели рассказать правду.

Короче говоря, я попросту струсила. За что и поплатилась.

Мой сумасшедший график «университет-дом-клуб», в котором я пыталась выжить вот уже почти три месяца, пополнился новым пунктом. Точнее этот новый противный пункт с совершенно непривлекательным названием «репетиции», вытеснил привычный и такой горячо любимый «дом» из моего расписания.

Итак, вместо того, чтобы пить чай в общаге и пытаться сладить с учебой, я битых три, а то и четыре часа своей жизни посвящала изнуряющим репетициям и мысленно проклинала Краснова с его дурацкими желаниями. Благо, тут я была не одинока. Мой хореограф и три режиссера-постановщика, которые кропотливо продумывали шоу-программу на протяжении полугода, — вы только вдумайтесь: полгода! — приняли сумасшедшую идею прихотливого фронт-мена добавить новый номер, а заодно и меня, за неделю до предстоящего концерта в штыки.