Все изменилось, когда в год лошади (1258) Кулагу во главе своих туменов подошел к стенам Багдада.
Китайские осадные машины сделали свое дело. Через проломы в стене воины Кулагу, словно муравьи, рассыпались по улицам города. Началась резня и грабеж.
Жители Багдада не собирались сдаваться. И тогда халиф Мустасим, еще вчера отказавшийся открыть перед монголами ворота города, первый запросил пощады.
– Я пощажу тебя, если ты сумеешь уговорить жителей прекратить сопротивление, – сказал ильхан.
Мустасим повиновался. Он обратился к правоверным мусульманам со словами:
– Такова воля аллаха. Прекратите сопротивление, и монголы не тронут вас…
Жители Багдада поверили своему халифу. Когда же они оказались безоружными, монголы поступили с ними так, как привыкли поступать с покоренными народами. За городом, в открытой степи, была устроена резня, в которой никто не знал пощады.
Земля еще не успела впитать кровь убитых, а Кулагу сказал Мустасиму:
– Мы гости твоего рода. Покажи же, чем ты богат.
И халиф, трясясь от страха, привел монголов к дверям, окованным черным железом. Воины Кулагу взломали их и вынесли из кладовых огромное количество одежд, расшитых золотом, сундуки, наполненные динарами, жемчугом и драгоценными камнями.
Всю добычу воины сложили у ног ильхана, но он даже не взглянул на нее. Брови Кулагу были сурово сдвинуты. Он сказал Мустасиму:
– А теперь покажи нам золото халифата.
– Я клянусь…
– Не клянись! – гневно крикнул Кулагу. – Я спрашиваю, где лежит золото, которое багдадские халифы собирали веками?
Один из нойонов приставил к горлу Мустасима лезвие сабли.
– Ну!.. Говори! Не то мои воины отыщут его сами. У них собачий нюх на золото. Если они сделают это без тебя, то тебе нечем будет заплатить за свою жизнь.
Лицо халифа было белее его чалмы.
– Там… – сказал он, указывая дрожащим пальцем в сторону небольшого водоема, голубевшего у стен дворца.
Монгольские воины, взяв кожаные бурдюки, окружили хауз и начали вычерпывать воду. Когда обнажилось дно, выстланное белым песком, самые нетерпеливые принялись копать. И скоро у ног Кулагу выросла гора из золотых слитков, а воины доставали со дна водоема все новые и новые.
Лицо ильхана было каменно-спокойным, и только в узких раскосых глазах его играл жаркий красноватый отблеск золота.
Узнав о падении Багдадского халифата, великий монгольский хан Менгу повелел Берке расплавить оставшиеся монеты с изображением Ан Насиритдина. Отныне Золотая Орда могла чеканить свои деньги только с его разрешения.
Выразив внешне покорность, Берке поручил преданным ему мусульманам продолжать чеканить монеты с профилем халифа Ан Насиритдина. Делалось это в глубокой тайне в Алмалыке, Ходженте и Отраре. Только теперь они были из серебра и меди.
Давно уже Золотая Орда отделилась от Каракорума, и, решив начать чеканить свои деньги, Менгу-Темир еще раз хотел подчеркнуть этим, что он управляет независимым государством.
Больше не было Великого Монгольского ханства. Умер последний его правитель Арик-Буги. В год овцы (1271) Кубылай провозгласил себя китайским императором, перенес столицу в Ханбалык и назвал новое государство Юань.
Кулагу образовал свое ильханство. Средней Азией правил Кайду. Менгу-Темиру принадлежала Золотая Орда.
Долго решал золотоордынский хан, какими должны быть его деньги, чье лицо оттиснуть на новых динарах. Может быть Бату-хана – создателя Орды – или Берке, укрепившего ее могущество?
Нет. Золото Орды должно освящать имя ее правителя, и потому пусть каждый видит на динарах лицо великого хана Менгу-Темира.
Настроение Менгу-Темира было пасмурным. Только что из его юрты ушел первый визирь Катай, и слова, сказанные им, замутили светлый родник ханского добродушия.
Неприятную весть принес визирь. До Менгу-Темира и раньше доходили слухи, но он не хотел им верить. Катай сказал, что младшая жена хана – Улжатай изменяет ему с Абашем – одним из его сыновей, рожденным от другой жены – Кубун-хатун.
Для монгольских ханов никогда не было противоестественным, если сын брал в жены одну из бывших жен своего отца. Бывало, что и отец брал себе в жены, после смерти сына, невестку, но измена всегда вызывала осуждение.
Менгу-Темир был немолод, и все равно то, что сказал ему визирь, вызвало у него гнев.
Привыкший владеть собой, хан внешне сохранил спокойствие, но брови его сошлись на переносице и в глазах появился недобрый блеск.
Он на миг представил Улжатай и своего сына Абаша. Черная злоба затмила ему разум. Нет, такого он не мог позволить!
Менгу-Темир попытался прогнать видение, но оно стояло перед глазами: белое тело красавицы жены, распростертое на земле, и короткорукий, широкогрудый Абаш…
Хан хлопнул в ладоши. В дверном проеме появился нукер.
– Пусть придет ко мне музалим.
Нукер исчез, и сейчас же на его месте появился смуглолицый воин, выполнявший при ставке обязанности музалима – человека для особых ханских поручений.
Руки Менгу-Темира вздрагивали.
– Подойди ближе, – велел он воину.
Тот, неслышно ступая по мягкому ковру, приблизился к хану и склонился в поклоне, ожидая приказа.
– Абаш-оглан не должен увидеть завтрашнего рассвета, – тихо, но властно, не отрывая взгляда от лица музалима, сказал Менгу-Темир. – Ты меня понял?
– Слушаюсь и повинуюсь, великий хан…
Лицо воина было бесстрастным.
– Иди.
Тот попятился от Менгу-Темира.
Никогда ни один из ханов не объяснял исполнителю его воли причин, побудивших отдать тот или иной приказ. Никто не должен был знать сокровенных дум повелителя. Ханская тайна – это обнаженный меч, висящий над головой музалима. Стоит тому уронить где-нибудь лишнее слово, и этот меч настигнет его, даже если он попытается укрыться за тридевять земель.
Менгу-Темира не интересовало, как будет выполнен его приказ. Музалим решит и сделает все так, как найдет нужным. Но ханскую волю он исполнит, что бы ни произошло.
Проворная рука нукера откинула ковер, закрывающий вход, и в юрту вошла Улжатай. Менгу-Темир вздрогнул. Младшая жена словно подслушала его слова, словно угадала то, что здесь только что произошло. В юрте было светло от падающего через верхнее отверстие света, и хан хорошо видел жещину.
Стройная, с тонкими чертами лица, с высокой грудью, она стояла перед Менгу-Темиром и улыбалась.
Дочь ойротского эмира Бука-Темира, рожденная младшей дочерью Чингиз-хана – Чичиган, она всегда вела себя так, как хотела, и позволяла себе многое из того, что не смели позволить другие жены хана.
Двух сыновей и двух дочерей подарила она Менгу-Темиру, и хан очень любил Улжатай.
Вот и сейчас, глядя на нее, Менгу-Темир почувствовал, как сильно забилось сердце. Мелькнула злая мысль: «Пусть умрет Абаш. Кроме него есть еще девять сыновей, и всегда будет, кому оставить трон».
Лицо Улжатай сделалось вдруг сердитым и капризным:
– Великий хан, неужели ты считаешь, что стал старым, а я могу поменять золото на медь?
– О чем ты? – хрипло спросил Менгу-Темир.
– Я о твоем визире Катае. Этот человек уже давно не ходит, как все люди, а ползет, извиваясь, словно червь…
– Что он сделал тебе?
– Он хочет посеять между нами вражду… Его душа полна черных замыслов…
Хан недоверчиво усмехнулся. Откуда ему было знать то, что знала Улжатай?
Визирь, оберегая самолюбие хана, сказал только о том, что жена изменяет, но не стал рассказывать, что на рассвете этого дня застал Улжатай и Абаша, когда они занимались любовью.
Не знал Менгу-Темир, что весь сегодняшний день жена его провела в тревоге. Она надеялась, что Абашу удастся убрать визиря прежде, чем тот донесет хану, но когда увидела, что Катай вышел из юрты Менгу-Темира, а после него туда вошел воин-музалим, надежды на счастливый исход не осталось. Надо было действовать. Поэтому она и пришла к хану.
