— Подожди! Если всерьез говорить об этой Лене... Я навела справки. Дочь заведующей меховым ателье. К тому же Лена из компании Мухина. Я считаю, надо энергично вмешаться,
— Каким образом? — спросил Виталий Захарович,— Не горячись, Лара. Ты никак не можешь понять, что наш сын уже не ребенок, а взрослый.
— Это ты мне говоришь! — возмутилась Лариса Петровна.— Да, взрослый! Слишком рано они становятся взрослыми! И это не значит...
В передней зазвенел звонок. Виталий Захарович пошел к двери.
...В комнате Кости Эдик флегматично рассматривал книги на полке.
— Как беллетрист,— говорил он,— Моэм, по-моему, скучноват. Вот мемуары — блеск! «Подводя итоги» читал трижды. Потрясающая самоирония...
— Значит,— перебил Костя,— ты осуждаешь? Надо было пригласить?
— Не знаю,— сказал Эдик,— Мне трудно тебе ответить, Я позвонил Кириллу. Там обида на всю жизнь. Говорит, из-за какой-то юбки...
— Это для него,— перебил Костя,— она какая-то юбка. А для меня...
— Он сказал; мужская дружба — превыше всего.
— Дружба! — воскликнул Костя,— Хорош друг! Скажи: ты тоже мог бы… как он?
—Я — нет,— поспешно сказал Эдик.— Никогда!
— Возможно, я не прав,— Костя пристально посмотрел на Эдика,— я во всех начинаю сомневаться. Вот мы с тобой — друзья. Так?
— Думаю, да,— сказал Эдик.— За многие годы проверено.
— Проверено,..— повторил Костя.— Чем проверено? За эти годы наша дружба хоть раз подвергалась серьезному испытанию? Да и дружба ли это? Вот скажи: что мы друг о друге знаем? Кроме нашей школы, английских книг и журналов, всякого там показушного трепа на публику, что нас еще объединяет? Я, например, что у тебя на душе, не знаю. Или так: можешь ты мне все-все о себе рассказать? Сокровенное? Можешь?
— Дай подумать...— В голосе Эдика была растерянность.
— Не можешь! — даже с торжеством сказал Костя.— Теперь по-другому. Представь ситуацию: мне грозит смерть. И у тебя есть единственная возможность спасти меня, рискуя собственной жизнью. Ты станешь рисковать?
— Слушай! — развел руками Эдик.— Это же крайность, экстремальный вариант. Зачем?
— А вот, например, Жгут... Мы знакомы — и месяца нет. Говорили всерьез один раз. Со Жгутом не разговоришься. Но он, если бы такая ситуация... Я знаю, он за друга жизни не пожалеет!
— Красиво излагаешь, — попытался пошутить Эдик.
— Костя! — послышался голос Виталия Захаровича,— Встречей гостей!
— Извини.— Костя пошел к двери.
В комнате разговаривали родители и учитель школы каратэ. В стороне стоял Очкарик с картонной коробкой.
— Владимир Георгиевич!— обрадованно сказал Костя.— Здравствуйте! Как я рад, что вы пришли! Вы познакомились?
— Познакомились,— ответила Лариса Петровна, улыбнувшись.
— Подарок мой состоит из двух частей,— сказал Владимир Георгиевич. Он прошел в переднюю и вернулся с деревянным веслом, на нем была эмблема «Олимпиада—80».— Я тебе говорил: в тренировки включены походы на байдарках. С десятого числа начнем готовиться. Получай!
— Спасибо! — сказал Костя, принимая весло.
— Теперь второе.— Владимир Георгиевич извлек из кармана маленькую коробочку, раскрыл ее.— Штучка эта восточного происхождения.
На подставке из черного гранита сидела фарфоровая фигурка старого японца — олицетворение сосредоточенности, углубленности, одиночества.
— «Проникни в самого себя» — тек это называется,— сказал Владимир Георгиевич, протягивая фигурку Косте.
— Какая прелесть! — воскликнула Лариса Петровна.
— А это от нас с Дулей.— Очкарик протянул Косте картонную коробку.— Вернее, делал он. Я только помогал.
Костя снял с коробки крышку и достал макет одномачтовой яхты, изящной, легкой, той самой, которая была на схеме в книге Владислава Константиновича.
— Здорово! — сказал Костя,— Неужели Дуля сам сделал?
— Сам.— Очкарик осторожно погладил корпус яхты пальцем.— Дед говорит, у него руки настоящего мастера.
— А где же сам Дуля? — спросил Костя.
— Он...— Очкарик явно смутился,— Он сейчас придет. Немного задерживается.
В передней прозвенел звонок. Костя поспешно побежал открывать дверь.
За ним в комнату вошел Жгут со стопкой книг, аккуратно связанной алой атласной лентой.
— Вот,— сказал Жгут.— От нас с мамой.
На корешках можно было прочитать: «Три мушкетера», «Воскресение», «Королева Марго».
— А где сама Ольга Пахомовна? — спросил Виталий Захарович, и в голосе его прозвучала тревога.
— У нее в клинике...— Жгут замялся.— Как это? Активный курс лечения. Положили на две недели. Домой не пускают.
— Вот и прекрасно! — бодро воскликнул Виталий Захарович и, наверно, чтобы сгладить возникшую неловкость, повернулся к жене:—Лара, давай-ка проверим, все у нас на столе в порядке?
А Костя отвел Жгута в сторону, спросил шепотом:
— Значит, с матерью все устроилось?
— Все в норме! — В голосе Жгута прозвучала радость.— Друг твоего отца... Ну, этот психиатр... Он замечательный человек! И клиника замечательная. Прямо не знаю, как Виталия Захаровича благодарить...
— Да брось ты! — перебил Костя.
— Теперь, может, заживем по-настоящему,— Никогда Костя не видел Жгута таким возбужденным и веселым.— Мне бы ее женить. Только где хорошего мужика возьмешь? А этого Жоржика, козла клетчатого, я погнал.— И Жгут засмеялся.
В комнате часы пробили половину седьмого. Костя быстро взглянул на них. Лариса Петровна перехватила его взгляд.
— Кого еще нет, Костик? — осторожно спросила она.
— Дули и... Лены,— сказал он.
— Может быть, будем садиться? — предложил Виталий Захарович.— А они тем временем подойдут.
— Правильно! — преувеличенно оживленно сказала Лариса Петровна.— Прошу всех к столу! Прошу! Костик, зови Эдика.
...Все сидели за столом. Пустовало два стула: рядом с Костей — для Лены и между Владимиром Георгиевичем и Очкариком — для Дули. Затягивалось неловкое молчание. Костя, побледневший, напряженный, ждал...
Лариса Петровна глядела на сына.
«Да, да!..— смятенно думала она.— Теперь вижу, понимаю; все серьезно у моего мальчика. Но почему такой выбор? Где справедливость? Неужели для этой девчонки мы вырастили сына? Бред, ерунда какая-то... Но что, что делать?..»
Тяжкую тишину нарушил Эдик.
— Очевидно,— бесстрастно сказал он,— у одной нашей общей знакомой таков стиль: опаздывать. Но ведь представительницам слабого пола все...
Эдик не договорил — в передней опять звонили.
Костя метнулся открывать дверь.
В переднюю вошел Дуля. Был он совершенно новый, начиная с костюма: расклешенные «по-морскому» черные брюки, тельняшка под легкой спортивной курткой, коротко, под «бокс», подстриженные волосы — Дуля превратился в моряка. Сказать он ничего не успел.
— Где Лена?— набросился на него Костя.
— Понимаешь...— Дуля покосился на открытую дверь в большую комнату.— Ее Муха не пускает, Уже, наверно, с полчаса.
— Где они? — задохнувшись, спросил Костя.
— Внизу, в подъезде.
— Проходи, садись за стол. Я сейчас.
Костя выскочил на лестничную площадку, взглянул на кнопку лифта — она горела красным огнем, лифт был занят.
Он стал быстро спускаться по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек.
На предпоследнем лестничном марше Костя замедлил бег, стал ступать осторожно: до него доносились голоса.
— Ты глупый, глупый! — говорила Лена.— Ты ничего не понимаешь! Пчелка замечательный! Я не могу...
— Тогда,— перебил Муха,— только со мной! Понятно?
— Он же тебя не приглашал! — Отчаяние было в голосе Лены.
— Подумаешь! — сказал Муха,— Не приглашал... Ты меня пригласила! Я — твой сопровождающий.
— Нет, я пойду одна!
— Не пойдешь!
— Какой ты! Отстань! Отстань!..
Голоса смолкли. Костя осторожно спустился по лестнице, завернул за угол.
Возле окна на лестничной площадке стояли Лена и Муха. На подоконнике лежала гитара, и рядом был небрежно брошен букет гвоздик. Муха целовал Лену. Ее руки вспорхнули ему на плечи, кольцом обвились вокруг шеи.
