Бриго обернулся: ему показалось, что он узнает в прохожем переодетого маркиза де Помпадур. Адвокат остановился и подошел к заговорщикам. У аббата Бриго не оставалось больше сомнений — это был именно маркиз.

— А, метр Клеман, — сказал он ему, — что нового во дворце?

— Большая новость, если только она подтвердится: говорят, парламент отказывается собраться в Тюильри.

— Слава Богу! — воскликнул де Валеф. — Это примирило бы меня с красными мантиями. Но нет, они не осмелятся.

— Черт возьми! Вы же знаете, что господин де Мэм — наш человек. Он был назначен президентом по протекции герцога дю Мена.

— Да, это правда, но с того времени много воды утекло, и, если ваша уверенность, метр Клеман, зиждется только на этом, я вам советую не слишком рассчитывать на него.

— Тем более, — сказал де Валеф, — что, как вы знаете, он только что добился от регента указа о выплате ему пятисот тысяч ливров при отставке.

— О, посмотрите-ка! — сказал д'Арманталь. — Мне кажется, происходит что-то новое. Разве заседание регентского совета уже окончилось?

В самом деле, во дворце Тюильри поднялась суета, и к Павильону Часов подали кареты герцога дю Мен и графа де Тулуз. В ту же минуту показались оба брата. Они обменялись несколькими словами, затем каждый сел в свою карету, и оба экипажа умчались через ворота, выходившие на набережную.

Аббат Бриго, маркиз де Помпадур, д'Арманталь и де Валеф в течение десяти минут терялись в догадках по поводу этого происшествия, которое вызвало большое волнение в толпе, но не могли понять его истинную причину. Наконец они заметили Малезье, который, по-видимому, их искал. Они подошли к нему и по его встревоженному лицу догадались, что он может сообщить им малоуспокоительные известия.

— Ну, — спросил маркиз де Помпадур, — есть ли у вас какие-нибудь соображения насчет того, что происходит?

— Увы! — ответил Малезье. — Боюсь, что все погибло.

— Вы знаете, что герцог дю Мен и граф де Тулуз покинули регентский совет? — спросил де Валеф.

— Я был на набережной, когда по ней проезжал герцог. Он узнал меня, велел кучеру остановить карету и послал ко мне лакея вот с этой записочкой.

— Посмотрим, — сказал Бриго и прочел:

«Я не знаю, что замышляется против нас, но от имени регента нам, то есть графу де Тулуз и мне, предложили покинуть совет. Это предложение я счел приказом, и, так как всякое сопротивление было бесполезно, поскольку у нас в совете всего лишь четыре или пять голосов, да и то я не уверен, можем ли мы на них рассчитывать, я вынужден был подчиниться. Постарайтесь увидеть герцогиню, которая должна быть в Тюильри, и скажите ей, что я уезжаю в Рамбуйе, где буду ждать дальнейших событий.

Преданный вам Луи Огюст».

— Трус! — сказал де Валеф.

— И ради таких людей мы рискуем головой! — прошептал маркиз де Помпадур.

— Вы ошибаетесь, дорогой маркиз, — возразил аббат Бриго. — По-моему, мы рискуем головой не ради других, а ради самих себя… Не так ли, шевалье? О чем вы думаете, черт возьми?

— Подождите, аббат, — ответил д'Арманталь. — Кажется я узнаю… Да, черт побери, это он самый! Вы не уходите отсюда, господа?

— Нет, по крайней мере, я не ухожу, — ответил маркиз де Помпадур.

— И я, — сказал де Валеф.

— И я, — сказал Малезье.

— И я, — сказал аббат.

— В таком случае, через минуту я к вам вернусь.

— Куда вы идете? — спросил Бриго.

— Не обращайте внимания, аббат, — сказал д'Арманталь. — Мне надо отлучиться по личному делу.

И, покинув Валефа, державшего его под руку, он тотчас же начал пробираться через толпу по направлению к человеку, за которым уже несколько минут пристально следил взглядом и который благодаря своей недюжинной силе, всегда внушающей толпе должное почтение, пробирался к дворцовой решетке с двумя подвыпившими девицами, повисшими у него на руках.

Что-то рассказывая им, он в пояснение чертил на песке концом трости какие-то линии, а длинная шпага при каждом его движении била соседей по ногам.

— Видите ли, мои принцессы, — говорил он, — вот что такое Королевское заседание. Уж я-то это знаю: я видел, как оно собиралось по случаю смерти прежнего короля, когда отменили его завещание и провозгласили, забыв всякое уважение к его величеству Людовику XIV, что незаконные дети остаются незаконными. Проходит оно, изволите видеть, в большом зале, продолговатом или квадратном — безразлично; место короля вот здесь, пэры — там, парламент — лицом к ним…

— Скажи, Онорина, — прервала одна из девиц, — тебе интересно то, что он рассказывает?

— Да ничуть; стоило, обещая зрелище, тащить нас сюда с набережной Сен-Поль, чтобы показать нам всего-навсего полсотни конных мушкетеров и в конце дюжину шеволежеров!

— Послушай, старина, — сказала первая из собеседниц, — мне сдается, что если б мы отправились есть матлот в Рапе, это было бы посытней твоего Королевского заседания, а?

— Мадемуазель Онорина, — ответил тот, к кому было обращено это коварное приглашение, — хоть я имею честь знать вас каких-нибудь двенадцать часов, но успел заметить, что вы слишком много внимания уделяете еде, а для женщины это весьма скверный недостаток. Постарайтесь его исправить, по крайней мере, на все то время, что останетесь со мной.

— Нет, ты послушай, Эфеми! Он собирается таскать нас до пяти вечера — и это после его несчастного омлета на свином сале и трех бутылок белого вина! Хитрец! Ну, так предупреждаю, мой красавчик: я сбегу, если меня сейчас же не накормят.

— Тише, моя страсть, как говорит господин Пьер Корнель, тише! — ответил кавалер, к тщеславию которого был обращен этот гастрономический призыв, и он схватил и зажал, как клещами, запястья девиц своими могучими руками. — Подумаешь, одним блюдом больше, одним меньше! Вы принадлежите мне до четырех часов вечера по соглашению, заключенному с мадам… как бишь там вы ее зовете? Впрочем, мне все равно.

— Да, но мы хотим есть, хотим есть!

— В договоре, мои курочки, не было ни слова о кормежке; и вообще если кто-то здесь обижен, так это я.

— Ты, мерзкий скряга?

— Да, я. Я требовал двух женщин.

— Ну и что? Ты их получил.

— Э, простите, простите! Повторяю: я требовал двух женщин, а это значит одну блондинку и одну брюнетку. А мне, воспользовавшись темнотой, подсунули двух блондинок! Это совершенно то же самое, как если бы мне дали только одну. Да, да, совершенно! Так что я имел бы право требовать возмещения убытков. Так что помолчим, любовь моя, помолчим.

— Но это несправедливо! — вскричали разом обе девицы.

— Что вы хотите? Мир полон несправедливостей. Вот, может быть, одна из них совершается в эту минуту над бедным господином дю Меном. Если бы у вас было хоть чуточку сердца, вы думали бы только об огорчениях, которые припасены для этого бедного принца. Что до меня, то мой желудок от горя сжался так, что я не смогу проглотить и крошки. Впрочем, вы просили зрелища; вот оно, да еще какое! Смотрите! И вспомните пословицу: «Кто смотрит, тот обедает».

— Капитан, — хлопнув по плечу Рокфинета, прервал его назидания шевалье, надеявшийся, что, благодаря сутолоке, вызванной приближением членов парламента, он сможет, не обращая на себя внимания, обменяться несколькими словами с нашим старым знакомым, которого он здесь случайно нашел, — не могу ли я сказать вам два слова с глазу на глаз?

— Хоть четыре, шевалье, хоть четыре, вы мне доставите величайшее удовольствие… Оставайтесь здесь, мои кошечки, — прибавил он, помещая девиц в первом ряду, — и, если вас кто-нибудь обидит, дайте мне знак. Я буду в двух шагах отсюда. Вот и я, шевалье, вот и я! — продолжал он, выводя д'Арманталя из толпы, теснившейся вокруг судейских, проходивших во дворец. — Я заметил и узнал вас уже минут пять назад, но мне не подобало заговорить первому с вами.