Хорошо зная господина Прота, я приблизилась к стойке и облокотилась на нее всем своим видом демонстрируя, что безумно жажду услышать, как старик умыл этого дуболома. Руфиус благосклонно вытащил из-под прилавка конфетку и положил передо мной. Это был наш дружеский ритуал, и я тут же зашуршала фантиком. А дед опять задребезжал:

— А я ему ответил, что хранилище государственное и университету не принадлежит, — весело развел руки в стороны библиотекарь, — а значит доступа у него нет, так же как и у предыдущего ректора.

Это, кстати, было чистой правдой. Наша библиотека таковой являлась лишь отчасти и изначально создавалась, как городской архив. Соответственно, там хранились не только книги, но и документы разных лет, которые охранялись законом о защите тайны следствия. Оказалось, что новый ректор не совсем дуб и связываться с Руфиусом не стал. А жаль! Последний мог заблокировать архив и вызвать службу охраны порядка. Табурету пришлось бы провести первый рабочий день в участке за увлекательным написанием объяснительных.

— Вот как-то так, — резюмировал Руф, — что у тебя?

От вернувшейся после вопроса паники, я нервно запустила руки в волосы и начала истерично почесываться. Видимо, мое бессознательное "я" пыталось в прямом смысле выцарапать из головы план спасения от грозящего в ближайшем будущем бомжевания. Безусловно, две недели мне удалось себе выбить, но это будет четырнадцать дней агонии умирающего. Я не нашла себе другой работы за весь год, откуда же ей взяться сейчас, да еще и столь оперативно?

— По классике, он принял меня за адептку, упрекнул в топографическом кретинизме, назвал истеричкой и уволил, — от безысходности даже лбом о стойку приложилась, — видели бы вы, как блохастый злорадствовал.

Старик мгновенно опешил и затосковал даже. От такого искреннего переживания за мою судьбу на душе стало немножечко теплее. Правда господин Прот не был бы собой, если бы тут же не вставил что-нибудь язвительное:

— Ну, знаешь, может, если бы ты не называла его пуделем на анаболиках, хотя бы в глаза, — дед зыркнул на меня, пытаясь пошире открыть тяжелые веки, — то уважаемый господин оборотень был бы не столь негативно настроен.

— Фи… — разочарованно протянула, — не надо было ему свой куцый хвост ко мне подкатывать. Да еще и в период гона!

— Ох, Оника! С блохастым и так все ясно. Что ты-то будешь делать без работы? — что-то старик и вправду забеспокоился, — и что у тебя с волосами, кстати? Решила попробовать что-то новенькое?

Хотелось бы мне и самой знать ответы на эти запросы судьбы. Но увы! Ни одной светлой мысли пока мне на ум так и не пришло.

— Искать… вероятно, — проскользнувшая легкая нотка сарказма вызвала у библиотекаря смешок, — а вот по поводу волос — это вы мне скажите. Я такое точно не заказывала! И самое ужасное, что плетение распутать у меня не получилось.

— Заклинание правильное и долгосрочное. Ты скорее всего ошиблась где-то в плетении, — тут же заупрямился старик.

Правда, пререкаться со мной не стал и сразу же утопал в хранилище за сборником заклятий. В нем-то мой ворчливый друг и вычитал магическую формулу, что вызвала синий апокалипсис с волосами. Вернулся библиотекарь быстро, по-деловому держа под мышкой нужный сборник.

— Девочка моя, а хочешь чаю? — опомнился неожиданно старик.

К слову, только настолько пожилым людям я прощала подобное обращение. Они так и к тетке глубоко за пятьдесят обратиться могут и к ребенку трехлетнему. Там, на границе жизни и вершине мудрости, все в их глазах становятся неразумными детьми.

— К слову, вояку этого тоже можешь чаем напоследок угостить, — загремел чашками Руф, не дожидаясь моего ответа, — хоть за истеричку отомстишь.

Именно в этот момент с подачи зловредного старикана у меня созрел гениальный план по сохранению своего рабочего места.

Где-то через полчаса увлеченных споров над неудачным заклинанием, его наконец удалось развеять. После чего я сразу же наложила проверенное годами плетение, окрашивая волосы в черный цвет. Руф только чертыхался и ворчал: “Кому пришло в голову создавать магическую формулу для стойкого окрашивания в исключительно синий цвет?! Что за растрата потенциала и волшебства на непотребства?!”. Я же, тепло распрощавшись со стариком, пообещала к нему заглядывать, а если придется сменить не только работу, но и город, закидывать его вестниками с подробными рассказами о новой жизни.

Покинув пределы вотчины господина Прота, двинулась в сторону собственного класса, где также располагалась лаборатория для создания зелий. Старика в свой коварный план я посвящать не стала. Ибо одна из главных заповедей Академии Спецтьмы: хороший свидетель — мертвый свидетель. Да и подставлять Руфа под неприятности не хотелось. То, что я задумала, было наказуемо и преследовалось по закону. Отдел контроля за оборотом зелий легко может возбудиться и переворошить всю академию в поисках доказательств нелегальной деятельности. А создание снадобья пятого класса опасности явно попадало под это определение.

К слову сказать, ничего смертоносного я готовить не собиралась — всего-то слабительное вечного действия. Ну или очень, очень длительного. Зависит от магического потенциала отравленного и его здоровья. Специфика зелья заключалось в том, что один из его компонентов осаживался в организме и вызывал постоянное несварение до тех пор, пока не будет принят антидот. Проблемы с ОКЗОЗом (тот самый отдел контроля) и пятый класс опасности слабительного исходили из двух его характеристик: вечное и необнаружимое. Ни один артефакт или заклинания не оповестят отравляемого о том, что в его чае что-то лишнее. Как и последующие экспертизы и тесты не покажут ничего эдакого в напитке или еде. Но в организме, конечно, опытный целитель подобную аномалию безусловно обнаружит, только сделать ничего не сможет. Зелье так сильно распространялось по организму жертвы, что потерпевшего проще было убить, чем спасти.

Звучит жутко, пугающе и как идеальный способ избавиться от всех неугодных. Вот только на деле все гораздо сложнее. В сообществе зельеваров известно всего около тридцати таких снадобий, и все они находятся в запрещенном списке ОКЗОЗа. В составах сплошь и рядом уникальные ингредиенты (типа слез непорочной мыши, собранных в день красной луны* на перекрестке семи дорог), находящиеся под строгим контролем вышеупомянутого отдела. Но изюминка в том, что моего слабительного там нет и быть не может.

[Прим от автора “День красной луны” — событие происходящее раз в семь лет, каждый раз рассчитываемое жрецами у оборотней]

Профессор Ирвин Блеоссин тоже был вредным дедом. Полагаю, что именно это наше с ним родство душ, позволило старикану раскрыть свой страшный секрет какой-то там мелкой адептке. Когда он требовал с меня магическую клятву молчания, я лишь скептически фыркала: “Никто не должен знать, в какую сторону мешать черпаком в котле. Какой скандал, если кто-то обнаружит, что в настойке от насморка пара ложек гномьего самогона!”. Возмущение, как рукой сняло, сразу же после магического обета. Профессор Блеоссин потом все два года не уставал припоминать, как от “кислого уныния”, я перетекла в “неутомимый энтузиазм”.

Едва ли мне еще когда-нибудь какой-нибудь преподаватель так просто заявит: “ А знаешь, Оника, в молодости все знали меня как Тихий Яд”. Глаза у меня тогда точно на лоб вылезли. Отравитель, вошедший в историю, как самый гениальный и легендарный! Я даже сначала не поверила, решила, что старик выжил из ума на краю жизни. Но так было только до тех пор, пока он не начал меня учить. И программа у нас с ним совершенно не соответствовала учебному плану.

Да и судьба у профессора сложилась, как оказалось, весьма спорно: в начале карьеры он и вправду работал наемный убийцей, выполняя заказы воюющих между собой бандитов. Вроде как и деньги зарабатывал, и улицы чистил от преступников. Однако, спецслужбы его вычислили и принудили к работе на тайную канцелярию, где много лет он даже дышал по расписанию. Можно сказать, только на старости лет и начал жить, получив наконец от нашего короля грамоту о помиловании и прощении.