Она устало брела по обочине узкой дороги где-то к северу от Лондона – очень далеко от Лондона, хотя она и не знала точно где – и плащ цвета фуксии вместе с розовой шляпкой, украшенной розовыми и пурпурными перьями, придавали ей сходство с яркой, экзотической, хоть и слетка потрепанной птицей, случайно присевшей на пыльной дороге. Проезжающие мимо – так редко и, к несчастью, в противоположном направлении – кареты не останавливались возле нее. Старые ботинки были единственной не кричащей деталью ее костюма – такие же серые, как дорога, по которой она шла, почти черные внизу от грязи. В руках она сжимала мятый потертый ридикюль, вмещавший маленькую горстку монет, все ее богатство, – пугающе маленькую, пугающе быстро уменьшавшуюся. В сущности, это уже была не горстка – осталась всего одна монета.

Никто, увидев ее – а благодаря кричащим расцветкам костюма ее легко было заметить на расстоянии пяти миль, какое там увидеть – даже ослепнуть от одного ее вида, – не догадался бы, что она – женщина благородная, к тому же очень богатая. Она рассмеялась, подумав об этом, но звук собственного смеха, вместо того чтобы подбодрить, напугал ее. По ее подсчетам, чтобы дойти до Гэмпшира потребуется много дней, даже недель, – точнее определить она не могла. Но ей точно было известно, что денег в ридикюль хватит на один ломтик хлеба, очень маленькие ломтик.

Сможет ли один ломтик поддержать ее в течение многих дней пути? И что будет, если нет? Она поспешно отогнала эту мысль и ускорила шаг. Ей придется обойтись без еды, вот и все. Вода даст силы – воды на пути попалось достаточно. Ей оставалось надеяться, что погода останется хорошей и что ночью не будет слишком холодно. Ведь уже был май Но мысль о том, что придется провести ночь под открытым небом, заставила ее содрогнуться. Прошлой ночью, еще до того, как появилась настоящая причина бояться, ей вдруг стало не по себе, и она забилась под ограду, отделявшую поля от дороги. Она не подозревала, что ночь может быть такой темной и полной неразличимых звуков, каждый из которых повергал ее в ужас. Она еще не знала, что от настоящего ужаса ее отделяет совсем немного времени.

Не может быть, чтобы это случилось с ней, думала она, остановившись, чтобы оглянуться на дорогу. Только не с ней. Она просто не может в это поверить. Она вела самую спокойную, самую скучную, самую добропорядочную жизнь. Ничего, что самым отдаленным образом заслуживало бы названия «событие», не случалось с ней. Теперь она корила себя за то, что когда-то ей это не нравилось. Кто-то сказал – она не помнила кто – «Остерегайтесь загадывать желания, они могут сбыться». Правда приключения, о которых она мечтала, всегда были веселыми и со счастливым концом. Это, похоже, нет. Ей повезет, если она останется в живых.

Мысль была такой ужасной и вместе с тем такой справедливой, что она снова вздрогнула. Она всегда укоряла детей за излишнюю мелодраматичность и советовала им не слишком увлекаться, рассказывая о своих эскападах.

– Неужели что-то едет по дороге? Это ведь та главная дорога, соединяющая север и юг, но за весь день ей встретился только фермерский воз, груженный навозом. Он двигался немного быстрее, чем она сама, и к тому же от него ужасно пахло, но она все же попросила подвезти ее. Странно, как легко человек учится просить, если его заставляет нужда. Она подумала, сможет ли выпрашивать хлеб, когда будет истрачена последняя монета. Это была страшная мысль. Но фермер, оскалив в усмешка почерневшие зубы, посмотрел на нее, как на какую-то странную птицу, и пробурчал что-то так неразборчиво, что она не смогла ничего понять, после чего проехал еще несколько ярдов и свернул в поля.

Кроме этого воза были еще дилижанс и почтовая карета, но они – не в счет. Нельзя же просить, чтобы тебя отвезли бесплатно в платной карете. Пассажиры-мужчины и возницы свистели и кричали что-то оскорбительное, что было для нее, привыкшей оставаться незаметной, очень тяжело.

Она продолжила путь. Хорошо, что саквояж тоже украли – по крайней мере, не приходится тащить дополнительную тяжесть. Хотя, если бы его не украли, она бы сейчас сама путешествовала в почтовой карете и находилась гораздо ближе к концу пути. Боже, надо же быть такой глупой – положить деньги и билет в саквояж, а саквояж оставить под присмотром такой доброжелательной, добродушной женщины, проехавшей вместе с ней и развлекавшей ее разговором первую часть пути. Она только на минуту заглянула в гостиницу на остановке перед пересадкой, а когда вернулась – женщина исчезла. Вместе с саквояжем, деньгами и билетом.

Возница почтовой кареты отказался везти ее. Хозяин гостиницы отказался вызвать констебля и смотрел на нее как на гусеницу – противную серую гусеницу. Тогда на ней еще были ее собственный серый плащ и серая шляпка.

Что-то действительно приближалось, что-то более крупное, чем фермерский воз. «Еще одна почтовая карета», – подумала она со вздохом, но все-таки остановилась. Она сошла с дороги и прижалась к ограде. Ей не хотелось снова быть обруганной возницей, решившим, что дорога принадлежит только ему.

Это была чья-то карета, запряженная четверкой великолепных лошадей. Кучер и лакей, оба в синих ливреях, сидели на козлах. Наверняка внутри находился кто-то очень важный, кто-то, кто посмотрит на нее, как на червя и раздавит, даже не задумавшись – особенно учитывая то, как она теперь выглядит.

Тем не менее, когда карета подъехала ближе, она подняла руку, сначала робко, потом – упрямо. Ее охватила паника, к горлу подкатил комок. Она чувствовала себя одиноко, как никогда раньше, хотя была привычна к одиночеству.

Карета проехала мимо. Слуги даже не повернули голов, но проводили ее глазами, и она заметила, что они усмехаются и делают знаки друг другу. Она закусила нижнюю губу. Но вдруг впереди нее карета не только замедлила ход, но даже остановилась. Кучер повернулся, всматриваясь во что-то, потом развернулся к ней, уже не усмехаясь. Она поспешила вперед.

О Господи, пожалуйста! Прошу тебя, Господи!

Пассажир открыл окошко со стороны, обращенной к ней. Появилась рука, затянутая в перчатку из дорогой кожи. Кто-то выглянул ей навстречу. Мужчина с красивым и несколько надменным лицом, увенчанный густой шапкой тщательно уложенных каштановых волос. Он заговорил, и она услышала голос, очень подходящий к его внешности.

– Птичка в ярких перьях, украсившая унылый пейзаж, – сказал он. – Чего же ты хочешь?

Если бы она не была такой слабой и голодной, и, конечно, такой грязной и испуганной, она бы нашла, чем ответить на подобное обращение. Ну и как он думает, чего она хочет, здесь, посреди дороги, в тысяче миль от жилья?

– Прошу вас, сэр, – сказала она, опуская глаза к ридикюлю, который сжимала обеими руками, словно боясь, что и эта малость будет украдена, – не позволите ли вы проехать несколько миль вместе с вашими слугами?

Ехать с этими двумя и видеть, как они ухмыляются и косятся, – едва ли это можно назвать приятным путешествием, но какой у нее был выбор?

– Куда вы направляетесь? – Она видела, как он нетерпеливо постукивает пальцами по стеклу. Судя по голосу, он хмурился.

– Прошу прощения, сэр… – начал было кучер, несколько раз предупредительно кашлянув.

– За то, что вмешиваетесь в разговор? – отозвался мужчина еще более недовольным тоном. – Конечно, Бейтс. Так куда вы направляетесь?

– В Гэмпшир, сэр, – ответила она.

– В Гэмпшир? – Она услышала в его голосе удивление, но глаз так и не подняла. – Далековато для послеобеденной прогулки, не так ли?

– Пожалуйста. – Она подняла глаза. Как она и ожидала увидеть, он хмурился. Его пальцы по-прежнему барабанили по стеклу. Он выглядел таким высокомерным, надменным. Воплощение неумолимости. – Только несколько миль. Хотя бы до следующей деревни или города.

Кучер снова прокашлялся.

– Определенно, Бейтс, тебя нужно показать врачу, – недовольно сказал мужчина.