А перед тем, как лечь спать, немного поразмышлял и загрустил — всё это конечно прекрасно и замечательно, но денег в кармане что-то никак не прибавляется… надумал, кстати, посреди этих мрачных помыслов одну полезную штуку, завтра прямо с утра и применить решил. А утром слазил на чердак и покопался в сундуке, который там в углу стоял весь в пыли, в прошлый раз народ его как-то стороной обошёл, а я заметил там кое-что полезное. Вытащил на свет божий это полезное и разбудил Лёху.

— Значится так, дорогой ты мой братец, — сказал я ему с расстановкой, чтобы лучше усвоил, — с сегодняшнего дня рыбу покупать прекращаем, а начинаем её ловить. Вон река в трёх шагах от нас течёт, а там этой рыбы должно быть немеряно.

— Так удочки ж нужны или эти… неводы, — растерянно отвечал брат, — как же без них-то, голыми руками много не наловишь…

— Удочки сломаете вон в той роще, — и я показал в сторону оврага, — червей накопаете прямо возле крыльца, а крючки и грузила вот.

И я передал ему по две штуки того и другого, старые и заржавленные, но вполне работоспособные на мой взгляд.

— Рыбу-то мы в детстве ловили, не помнишь что ли? — наугад сказал я и попал.

— Да помню я, помню, — отозвался брат, — батя учил… только ничё у нас тогда не получилось.

— Это потому что цели не было — родители всё одно чем-нито накормили бы, даже если б мы не поймали ничего, а щас цель есть. Не принесёшь рыбы, голодным будешь ходить, деньги у меня закончились.

— Ладно, давай сюда свои крючки, — нехотя согласился Лёха, — попробуем. А ты чё делать будешь?

— Пойду на тот берег, потолкаюсь в народе, есть у меня одно дельце, надо бы сёдни обстряпать… тогда мож и денег в кармане прибавится.

И я оставил брата с крючками и грузилами в руках, а сам подался на ярмарку, людей посмотреть и себя показать. Услыхал обрывки разговоров про Сулейку и пророчества Серафима, а о вчерашних убийствах пока молчок был. Неожиданно из-за какого-то угла очередного павильона вывернулся Ванька Чижик, весь суровый и напряжённый, с засунутыми глубоко в карманы руками.

— Слышь, ты, — сказал он, сплюнув в сторону, — Пахом или как тя там… разговор есть.

— Здороваться тебя не учили что ли? — поинтересовался я.

— Здорово, Пахом, — поправился он.

— Ну привет тебе, Чижик. Раз есть разговор, значит надо поговорить — здесь будем или пойдём куда?

— Туда вот, — и он мотнул головой в сторону Бетанкуровского канала.

Отошли к каналу, там под одним из мостиков через него было укромное местечко, туда мы и спустились, присев на прохладные камни.

— Шнырь с Ножиком передают, что у тя три дня осталось, если не принесёшь стольник через три дня, горько пожалеешь, сказали тебе передать…

— Слушай, Чижик… а почему тебя, кстати, Чижиком прозвали, не знаешь? — решил я маленько потянуть время.

— В детстве ловил их, — угрюмо пояснил тот.

— А зачем?

— Чтобы съесть, зачем ещё? Ты от ответа-то не увиливай, что там с деньгами?

— С деньгами всё хорошо, — пошутил я, — вот без денег плохо.

И, видя непонимающий взгляд Чижика, тут же продолжил:

— А паханам своим передай, что я со вчерашнего дня под Сулейкой хожу, слышал наверно про такого? Так что если они какую предъяву мне выкатить хотят, то все стрелки на него переводятся.

Чижик довольно сильно напрягся, а потом всё же выдавил из себя:

— А ты не гонишь?

— Ну давай стрелку забьём на том же месте сегодня вечером — там всё и увидишь, вместе с твоими Шнырём и Ножиком, гоню я или не гоню.

Чижик встал, отряхнул штаны и пошёл прочь, буркнув на ходу «я передам». А я вернулся на свой берег, где уже услышал пересуды о более близких событиях — грузчики на причале оживлённо обсуждали ночное двойное убийство, причём больше всего вопросов вызывали эти дохлые кошки и надпись мелом.

— Помню ж я этого Сулейку, — говорил один грузчик, — живодёр был такой, что не приведи господь. Но его ж убили в позатом году, все ж видели, как же он воскрес-то?

Все пожимали плечами и ёжились от подробностей, а я постоял, да и к себе домой подался. Но не дошёл — проходя мимо административного здания мельницы вдруг узрел, как к нему подкатывает богато украшенный экипаж. Не иначе хозяин прибыл, подумал я, Матвей Емельянович Башкиров, вот бы с кем завязать контакт-то. И не успел я этого подумать, как вылезший из коляски Матвей (а это он самый и был), вдруг показал пальцем на меня и скомандовал сопровождавшему его приказчику:

— Этого приведёшь ко мне через четверть часа.

После чего отбыл к месту работы.

(Матвей Башкиров в центре, по бокам от него сыновья Николай и Виктор)

— Ну пойдём, — поманил меня тот самый приказчик, — раз хозяин сказал.

И я послушно поплёлся за этим товарищем, одетым строго по тогдашней моде — красная шёлковая косоворотка, плисовые штаны, заправленные в ярко начищенные хромовые сапоги, жилетка… из кармана жилетки свисает цепочка от карманных же часов, Павел Буре, к гадалке не ходи. Зашли мы внутрь администрации мельницы, здоровенный такой краснокирпичный трёхэтажный корпус, но на третий этаж подниматься не пришлось, там видимо большие боссы обитали, остались на первом этаже, в каморке три на два метра со столом, сейфом и двумя стульями. Приказчик здесь наконец счёл нужным представиться:

— Меня Фролом зовут, Фролом Денисовичем, я помощник Матвея Емельяновича, а ты кто такой будешь?

— Александр Пахомов, — в ответ представился я, — 16 лет, круглый сирота, живу здесь вон, в конце Благовещенки.

— Не знаю, зачем ты хозяину понадобился, — продолжил приказчик, — но раз надо, значит надо. Чем занимаешься-то?

— С голоду пытаюсь не помереть, — честно ответил я, — вот и все мои занятия. Со мной в этой развалюхе ещё три таких же пацана живут.

— Чай будешь? — спросил Фрол.

— Если нальёте, конечно не откажусь.

Следующие десять минут мы пили крепко заваренный плиточный чай с баранками. Потом Фрол вытащил из кармана часы и сказал:

— Время, пойдём в приёмную.

Поднялись на третий этаж по лестнице, сплошь устланной коврами — я хоть и не большой специалист по ним, но то, что стоят они немало и привезены скорее всего с Ближнего Востока, сумел определить. Приёмная не сказать, чтобы поражала воображение, по площади она была ну метров десять наверно, но картины на стенах висели явно подлинные… приглядевшись, сумел определить, что по крайней мере парочка из них явно авторства Шишкина. Рога ещё имели место аккуратно над входом в кабинет Матвея, большие и ветвистые, от лося наверно. И секретарь тоже был, время секретарш, видимо, ещё не пришло, поэтому мужик это был, довольно молодой и с напомаженными волосиками.

— Посидите пока, — махнул рукой напомаженный секретарь в сторону изогнутых венских стульев, — Матвей Емельяныч пока заняты.

Сели на стулья, Фрол спросил, нужен ли он тут, а то у него дела, секретарь ответил, что дела подождут, велено вдвоём прибыть. Фрол вздохнул и замолчал. Ждать пришлось недолго, минут пять может, после чего из-за двери раздался звон колокольчика (телефоны пока большой редкостью были в этом мире), секретарь резво сбегал в кабинет и пригласил нас входить.

Кабинет тоже не особо был богатым, но всё же побольше, чем приёмная, как бы не втрое.

— Свободен, — резко сказал Матвей секретарю, тут немедленно испарился, — а вы двое садитесь вон туда.

И он показал, куда нам садиться, а потом продолжил.

— Не знаю, кто ты и чем занимаешься (я вякнул, что зовусь Саней Потаповым), но старец Серафим вчера просил тебя выслушать. Серафима я сильно уважаю, поэтому слушаю тебя, Саня Потапов. У тебя есть три минуты.

И он вытащил откуда-то из своего стола песочные часы, перевернул их вверх дном, песчинки посыпались вниз, отмеряя время моего выступления. Ну давай, Санёк, сказал я сам себе, не подкачай — от этой твоей речи зависит очень многое, если не всё.