– Кажется, так, – устало ответил Лимас.

– А что об этом думаете вы? В чем заключается ваша индивидуальная философия?

– Я просто думаю, что все вы – куча ублюдков, – резко бросил Лимас.

Фидлер кивнул.

– Такую точку зрения я могу понять. Она примитивна, построена на голом отрицании и крайне глупа, но она существует и имеет право на существование. А что думают другие сотрудники Цирка?

– Не знаю. Откуда мне знать?

– Вы никогда не беседовали с ними на философские темы?

– Нет. Мы ведь не немцы. – Он помедлил и потом неуверенно добавил:

– Но думаю, что никому из них не нравится коммунизм.

– И этим, вы полагаете, можно оправдать убийства? Оправдать бомбу, подложенную в набитый людьми ресторан? Оправдать принесение в жертву агентов? Оправдать все это?

Лимас пожал плечами.

– Наверное, да.

– Вот видите, и у нас то же самое, – продолжил Фидлер. – Я сам, не колеблясь, подложил бы бомбу в ресторан, если бы знал, что это приблизит нас к цели. А потом подвел бы итог; столько-то погибших женщин, столько-то детей и вот на столько мы теперь ближе к цели. Но христиане – а вы ведь христианская страна, – христиане не любят подводить итоги.

– А собственно, почему? Им ведь приходится думать о самообороне.

– Но они же верят в святость человеческой жизни. Они верят, что у каждого человека есть душа, которую можно спасти. Верят в искупительную жертву.

– Не знаю, – сказал Лимас, – меня это как-то не волнует. Да ведь и вашего Сталина тоже?

Фидлер улыбнулся.

– Люблю англичан, – сказал он, как бы размышляя вслух, – и мой отец тоже любил англичан. Просто обожал.

– Это вызывает во мне ответные теплые чувства, – буркнул Лимac.

Они остановились, Фидлер предложил Лимасу сигарету и дал прикурить.

Потом они стали подниматься круто наверх. Лимасу нравилась прогулка, нравилось идти широким шагом, выставив вперед плечи. Фидлер шел сзади, легкий и подвижный, как терьер, следующий за хозяином. Они прошагали уже час, а то и больше, когда деревья вдруг расступились и показалось небо. Они добрались до вершины холма, откуда смогли бросить взгляд на плотную массу елей, кое-где прерываемую серыми полосками почвы. На противоположном холме, чуть ниже вершины, виднелся охотничий домик, темный и низкий по сравнению с деревьями. В прогалине стояла грубая скамья, а возле нее – поленница дров и кострище.

– Присядем на минутку, – сказал Фидлер, – а потом нам пора обратно. – Он помолчал. – Скажите: те деньги, те крупные вклады в иностранных банках, что вы об этом думаете? Для чего они предназначались?

– О чем это вы? Я же говорил вам, что это были выплаты агенту.

– Агенту из-за «железного занавеса»?

– Наверное, да, – устало бросил Лимас.

– А почему вы так считаете?

– Ну, во-первых, это куча денег. Во-вторых, все те сложности с порядком оплаты. Особая подстраховка. И, наконец, тут был задействован сам Контролер.

– А что, по вашему мнению, агент делал с деньгами?

– Послушайте, я же говорил вам – не знаю. Не знаю даже, получил ли он их. Ничего не знаю, я был почтальоном, и только.

– А что вы делали с банковской книжкой на ваше имя?

– Вернувшись в Лондон, сразу же возвращал ее вместе с фальшивым паспортом.

– А вам кто-нибудь писал из копенгагенского или хельсинкского банков? Я имею в виду – вашему начальству?

– Понятия не имею. Так или иначе, любую корреспонденцию, конечно, передавали прямо в руки Контролеру.

– А у Контролера был образчик подписи, которой вы открыли счет?

– Да. Я долго тренировался, их осталось очень много.

– Не один?

– Целые страницы.

– Понятно. Значит, письма могли направляться в банк после того, как вы открыли счет. Вас не обязательно было ставить в известность. Они могли подделать подпись и отправить письмо, не уведомляя вас.

– Да, верно. Думаю, так оно и было. Я вообще подписывал кучу всяких бланков. Я всегда полагал, что корреспонденцией у нас ведает кто-то другой.

– Но вы не знаете точно, была ли такая корреспонденция?

Лимас покачал головой.

– Вы все это неправильно понимаете, вы применяете тут не совсем верный масштаб. У нас была уйма всяких бумаг, гулявших туда и сюда, это была просто часть каждодневной рутины. Я никогда над этим особенно не задумывался. К чему мне это? Все делалось шито-крыто, но я всю жизнь занимаюсь вещами, о которых знаю лишь какую-то часть, а остальное известно кому-нибудь другому. К тому же меня всегда воротило от бумаг. Или, скорее, меня от них в сон клонило. Мне нравится разъезжать с оперативными заданиями. А сидеть целыми днями за столом, ломая голову, кто такой «Роллинг Стоун», – нет, извините. Кроме того, – он сконфуженно улыбнулся, – я ведь уже здорово выпивал.

– Так вы утверждаете, – заметил Фидлер. – И, разумеется, я вам верю.

– Плевать я хотел, верите вы мне или нет, – вскипел Лимас.

Фидлер улыбнулся.

– Вот и прекрасно, – сказал он. – В этом ваше огромное достоинство. В том, что вам на все наплевать. Чуток негодования тут, чуток излишней гордости там – это не в счет, как помехи на магнитной ленте. Главное, вы объективны. Кстати, я вдруг подумал, что вы все-таки могли бы помочь нам установить, снимались ли деньги со счетов. Ничто не мешает вам написать в оба банка и спросить о состоянии собственного счета. Вы напишете как бы из Швейцарии, мы снабдим вас адресом. Не возражаете?

– Может, оно и получится. Все зависит от того, сообщил ли Контролер банкам о моей фальшивой подписи. Иначе ничего не выйдет.

– Думаю, мы ничем особенно не рискуем и ничего не потеряем.

– А что вы выиграете?

– Если деньги были сняты, что – я согласен с вами – маловероятно, мы узнаем, где агент находился в определенный день. А знать это не мешает.

– Опомнитесь, Фидлер! Вам никогда не поймать его. Во всяком случае, с нынешней вашей информацией. Оказавшись на Западе, он может обратиться в любое консульство в самом маленьком городке и получить визу на въезд в любую страну. Как вы тогда выловите его среди всех остальных? Вы даже не знаете, восточный он немец или нет. За кем вы гонитесь?

Фидлер ответил не сразу.

– Вы говорили, что привыкли располагать лишь частью информации. Я не могу ответить вам, не посвящая вас в то, что вам не следует знать. – Он на секунду замолчал. – Но операция «Роллинг Стоун» проводится против нас, в этом я могу вас заверить.

– Против кого это «вас»?

– Против ГДР. – Он улыбнулся. – Против Зоны, если вам угодно. На самом деле, я отнюдь не так уж чувствителен.

Лимас задумчиво смотрел на Фидлера.

– Ну, а как быть со мной? В случае, если я не стану писать это письмо? – спросил Лимас, повышая голос. – Не пора ли нам потолковать обо мне?

Фидлер кивнул.

– А почему бы и нет? – согласился он.

Наступила долгая пауза, потом Лимас сказал:

– Я сделал все, что мог. Вы с Петерсом получили все, что я знаю. У нас не было уговора, чтобы я писал в банк. Это может оказаться для меня чертовски опасным. Вам, как я понимаю, на это наплевать. Ради ваших интриг мной можно просто пожертвовать.

– Позвольте мне быть с вами совершенно откровенным, – ответил Фидлер. – Как вам известно, в работе с перебежчиком существуют две стадии. Первая стадия вашего дела практически завершена: вы рассказали нам все, мало-мальски достойное упоминания. Вы не говорили нам о том, какие скрепки и сорта бумаги предпочитают у вас в разведке, потому что мы вас об этом не спрашивали и потому что вы сами считали это несущественным. Подобное расследование всегда строится на принципе подсознательного отбора фактов, причем с обеих сторон. Но ведь возможно – вот это, Лимас, нас и волнует, – всегда возможно, что через месяц-другой обнаружится, что нам крайне важно знать как раз о скрепках и сортах бумаги. Это и предусмотрено во второй стадии работы – в том разделе нашего соглашения, который вы отвергли тогда в Голландии.

– То есть вы намерены держать меня на поводке?