Таня стояла у колонны и смотрела на танцующих. Увидев Гвоздева, она улыбнулась ему и пошла навстречу.

— Извините, что опоздал, — осторожно пожимая ей руку, сказал Гвоздев.

— В таких случаях говорят: «Лучше поздно, чем никогда».

— А вы были бы огорчены?

— Не ловите меня на слове. Знаете, я вот уже почти год не танцевала.

Он с сожалением посмотрел на ее туфли и сказал:

— Танцор из меня неважный. Но если вы рискнете, мы попробуем.

— Рискну.

Они втиснулись в толпу танцующих, и она неудержимо повлекла их.

Гвоздев танцевал плохо. Он знал, что танцует безнадежно плохо, и потому вел неуверенно, больше заботясь не о том, чтобы следовать музыке, а опасаясь, как бы не наступить Тане на ноги. Он натыкался на танцующих рядом, беспрестанно извинялся и от этого танцевал еще неуверенней. Наконец людской поток вытолкнул их на середину зала. Здесь было свободнее. Но в это время оркестр смолк.

— Вот видите, не получается, — смущенно сказал Гвоздев.

— Со временем получится, — великодушно обнадежила Таня. — А я думала, вы пошутили.

— Какие уж там шутки!

Они не успели выбраться из круга, как снова грянул оркестр. Снова их стиснула толпа. Им ничего не оставалось, как танцевать.

Все повторилось сначала: Гвоздев едва успевал извиняться. Ему казалось, что эта пытка никогда не кончится. Он беспомощно озирался, выискивая свободное пространство, чтобы выбраться из кружащего их потока. Им это уже почти удалось, но тут Гвоздев увидел Савина. Тот стоял, прислонившись к стене, и насмешливо наблюдал за ними. Гвоздев снова втиснул Таню в живой людской поток.

Оркестр смолк. Гвоздев достал платок и вытер потный лоб.

— Тяжело? — участливо спросила Таня.

— Жарко.

— Давайте отдохнем.

Они пропустили один танец. Гвоздев впервые в жизни пожалел о том, что не умеет танцевать. Как-то так получилось, что не увлекся. Все не было времени: пока учился в Ленинграде, почти все свободное время отдавал театрам и музеям, а здесь до сегодняшнего вечера было негде танцевать. А сейчас и учиться, пожалуй, поздновато, да и стыдно.

Он видел, с какой завистью Таня смотрела на танцующих, сочувствовал ей, но пригласить больше не отважился.

Выручил флагманский штурман Лёвушкин. Он подлетел к Тане, галантно поклонился:

— Разрешите?

Таня вопросительно посмотрела на Гвоздева.

— Я пойду покурю, — сказал он.

Он еще немного постоял, наблюдая за ними. Они кружились легко и весело. Лёвушкин что-то говорил, Таня улыбалась.

В курилке было почти пусто. Задумчиво вышагивали двое таких же неудачников, как он. В перерыве между танцами зашли еще несколько человек. Они сделали по три- четыре торопливых затяжки и ушли. Вскоре Гвоздев остался в курилке совсем один. Он подошел к вделанному в кафельную стену зеркалу и долго и придирчиво разглядывал себя. Потом выждал, когда смолкнет оркестр, и вошел в зал.

Таня и Лёвушкин стояли у колонны и о чем-то разговаривали. Гвоздев стал пробираться к ним. И тотчас же заметил, что к ним пробирается и Савин. «Если Лёвушкин не пригласит ее, пойду танцевать сам», — решил Гвоздев. Он почему-то не хотел, чтобы она танцевала с Савиным. Но оркестр заиграл раньше, чем подошел Савин, и Таня с Лёвушкиным опять ушли танцевать.

— Веселимся? — спросил Савин.

— Как видишь.

— Ничего домишко отгрохали. Конечно, не Мраморный зал, но все же. По крайней мере будет куда вечером пойти. А то с тоски подыхаешь.

— Ну, мне тосковать особенно некогда.

— Да, я не завидую вам, корабелам. То ли дело на берегу! Слушай, Борька, тебе не надоело на корабле?

— Пока нет. А что?

— Не пойму я вас, тех, которые, кроме корабля, ничего не признают. Ну что ты там нашел хорошего?

— Видишь ли, я моряк.

— А я нет. Вот ушел с корабля и рад. Честно. Я думал море — это сплошная романтика. А какая к черту романтика, если с утра до вечера вкалываешь как проклятый. А тут еще штормы, снежные заряды, холодище, ночные вахты.

— Вот это и есть романтика.

— Кому как.

— А ты думал, что будут лазурные берега южных стран, попойки в портовых кабачках Рио-де-Жанейро? Так?

— Ну, не совсем так, но все же.

— Эх, Костя! Ничего ты не понимаешь.

— Где уж нам, — обиженно сказал Савин и отошел.

Пронесся снежный заряд, накинул на сопку белое покрывало. Таня поежилась.

— Холодно? — спросил Гвоздев.

— Снег все-таки лучше, чем сырость, с ним как-то уютнее. Я бы запретила убирать в городах снег с улиц. Никакого ощущения зимы.

— А я думал, вы любите только тепло.

— Это вы о том, в кино?

— И о том.

— Да, я люблю тепло! — с вызовом сказала Таня.

Но Гвоздев промолчал. Таня тоже умолкла. Потом спросила:

— О чем вы сейчас думаете?

— О вас.

— Не очень-то интересный предмет для размышлений. Ну и что вы обо мне думаете?

— Вы лучше, чем хотите казаться.

— Весьма утешительное открытие.

— Я говорю вполне серьезно.

— Давайте говорить о чем-нибудь более интересном. Например, о звездах. Вы ведь моряк, должны знать все звезды. Скажем, вот эта, что над самой трубой, как называется?

— Альфа Арктурус.

— А эта?

Она слушала его с жадным любопытством, поэтому Гвоздеву доставляло большое удовольствие рассказывать ей о звездах, созвездиях и галактиках.

— Знаете, мне захотелось куда-нибудь полететь. Скажем, на Марс.

— А меня вы возьмете с собой? — спросил Гвоздев.

Таня рассмеялась:

— Вы меня просто удивляете, Борис. Только что вы с таким хорошим увлечением рассказывали о звездах, были таким серьезным и умным. И вдруг — этот банальный вопрос.

— Ну и пусть банальный! А вы все-таки ответьте на него.

— Хорошо, я отвечу такой же банальной фразой: это будет зависеть от того, как вы себя поведете. Удовлетворены?

— Не совсем. Как же все-таки мне себя вести?

— Скромно.

— Хорошо, — пообещал Гвоздев. Потом резко привлек ее к себе и поцеловал.

— Сумасшедший! — Таня мягко оттолкнула его. — Мне пора идти. Вот мой дом.

— Подождите! — Он снова, теперь уже медленно и властно, привлек ее. Она покорно уткнулась лицом ему в грудь и затихла. Гвоздев молча гладил ее волосы.

— Борис!..

— Не надо, Минуточка. Не надо ничего говорить.

…Где-то в доме пробили часы. Они уронили в тишину два гулких удара.

— Вам тоже пора идти, — сказала Таня.

— Пора.

— Скажите мне что-нибудь хорошее.

— Не умею. Все хорошие слова, какие я знаю, обесценены. Их слишком часто говорят. Другие. Другим. Я не хочу их говорить вам.

— Жаль. А мне так хочется, чтобы вы сказали мне что-нибудь хорошее, — вздохнула Таня. — Когда вы еще придете?

— Не знаю. Я позвоню. Или зайду прямо к вам. Можно?

— Лучше, если позвоните. Но если не застанете на дежурстве — заходите. Четвертая дверь направо.

Комбриг говорил коротко:

— На подготовку к переходу даю сутки. Пополните запасы, получите дополнительно по комплекту обмундирования. Распоряжения на этот счет уже отданы. Вопросы есть?

— Разрешите семейных отпустить на берег?

— Если без них управитесь — отпустите. Семьи сумеем переправить не раньше, чем через полгода. Жить там пока негде. Больных нет?

— Никак нет.

— Ну и хорошо. Кстати, пусть ваш врач возьмет побольше медикаментов. Аптек и поликлиник там тоже нет. Рассчитывайте на свои силы.

— Есть!

— Выход назначаю на два часа тридцать минут. Завтра вечером явитесь лично, доложите о готовности.

Гвоздев проводил комбрига до трапа. Когда машина комбрига отошла, сказал дежурному:

— Пригласите всех офицеров в кают-компанию.

Через пять минут офицеры были в сборе. Гвоздев подозвал всех к расстеленной на столе карте и сказал:

— Нашему дивизиону приказано перебазироваться сюда. — Он указал карандашом точку на карте. — Место необжитое, будет трудно…