— Как получается, дядя Семен?

Движения у него были еще неловкими, буквы обозначались нечетко, но Семен хвалил:

— Здорово! Ты, брат, скоро форменным сигнальщиком станешь.

И Федька радостно смеялся, голосок у него становился звонким и переливчатым, как колокольчик.

Семен тоже смеялся счастливым раскатистым баском. «Ишь ведь, радуется. Как воробей солнышку», — думал он, ласково глядя на Федьку. Но лицо Семена тут же омрачалось, когда он вспоминал, что после того как корабль вернется в базу, им придется расстаться. В тот день, когда он привез Федьку на корабль, командир сказал:

— Пусть пока у нас побудет, а вернемся в базу — отправим в тыл. Учиться парню надо.

«Да, надо учиться, — мысленно соглашался с командиром Семен. — И опять же война. Незачем мальцу тут быть». Но расставаться все-таки не хотелось, привязался Семен к мальчишке, прикипела душа к этому обездоленному созданию, напоминающему Семену о своей деревне, О своем тоже нелегком сиротском детстве. И чем ближе подходил корабль к базе, тем тоскливее становилось Семену.

Когда до базы оставалось всего несколько миль, Семен поднялся на мостик и, потоптавшись у трапа, решительно шагнул к командиру.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан третьего ранга?

Командир обернулся. У него было осунувшееся лицо, воспаленные от бессонницы глаза, потрескавшиеся на ветру губы.

— Что у вас, Никифоров? — устало спросил он.

— Насчет мальчонки разрешите доложить. Шибко способный к сигнальному делу парнишка.

— Ну и что же?

— Просьба есть всей команды: нельзя ли его юнгой на корабле оставить?

— Не положено, Никифоров. Тут война. Надо его в тыл отправить.

— Не хочет он. Да и к кому его отправишь? Сирота.

— Поедет в детдом. Учиться мальчику надо. Кто знает, сколько еще продлится война…

— Так мы его тут учить будем, товарищ командир! Штурман вон наш учителем работал. Согласен обучать мальчонку.

Командир обернулся к стоявшему за пеленгатором штурману. Тот согласно кивнул, хотел что-то сказать, но не успел — с сигнального мостика крикнули:

— Самолеты, правый борт — пятьдесят…

Тревожная трель колоколов громкого боя взметнулась над кораблем. По палубе рассыпался дробный стук каблуков сотен людей, бегущих из кубриков и кают на свои боевые посты.

Никифоров бросился к трапу и в несколько секунд оказался на сигнальном мостике. Отсюда, сверху, хорошо был виден весь корабль, ощетинившийся стволами пушек и пулеметов. Эсминец увеличил ход и, чуть накренившись на левый борт, разворачивался навстречу самолетам, чтобы уменьшить видимую ширину и снизить вероятность попадания бомб. Семен отыскал взглядом самолеты. Три постепенно увеличивающиеся точки. Они шли прямо на корабль на высоте около тысячи метров.

Загрохотали автоматические пушки, — казалось, кто-то забегал по железной крыше. На пути самолетов встали небольшие, напоминающие куски ваты облачка разрывов. Самолеты, проскочив между ними, приближались.

Горохом рассыпались пулеметные очереди, и почти тотчас же в уши ворвался противный, все нарастающий свист. Семен инстинктивно втянул голову в плечи и ухватился за поручни. Корабль дрогнул, точно испуганный конь, и метнулся в сторону. У левого борта один за другим встали три огромных султана воды. «Мимо!» — облегченно вздохнул Семен, следя за удаляющимися самолетами. И вдруг услышал позади себя крик:

— Смотрите! Смотрите, дядя Семен! Поворачивают!

Самолеты действительно разворачивались для нового захода.

— А ты что тут делаешь? — строго спросил Семен. — А ну, марш в кубрик!

Федька послушно пошел к трапу, но вниз не спустился, увидев, что Семен опять смотрит на самолеты.

Теперь они заходили с кормы и шли на гораздо большей высоте. Корабль готовился к новой схватке, снизу доносились хриплые крики командиров орудий, в динамиках боевой трансляции стоял треск. Снова захлопали пушки, сердито зарычали пулеметы.

Самолеты были уже почти над самым кораблем. Семен видел, как первый самолет свалился в пике и от него отделилась маленькая черная капля. «Бомба!» — отметил про себя Семен и следил за ней до тех пор, пока она не упала метрах в двухстах за кормой. «Мимо», — опять отметил Семен и снова поднял голову. В это время раздался страшный грохот, что-то сильно толкнуло Семена в плечо и отбросило к другому борту.

…Когда он очнулся, все еще грохотали пушки, где-то в стороне рвались бомбы. Прямо над головой висел бледно- голубой квадрат неба. Самолетов не было видно, только острый наконечник мачты вычерчивал в небе замысловатые кривые. Мачта казалась какой-то голой, чего-то на ней недоставало. И вдруг Семен увидел, что гафель срезан, торчит только маленький, похожий на сломанный сук кусок. Военно-морской флаг с обломком гафеля сбит и висит почти над самой головой, запутавшись в фалах. Вот-вот он сорвется, и его унесет за борт. Семен вздрогнул. Он попытался встать, но плечо резануло острой болью, и Семен со стоном свалился на палубу.

Глухо, точно откуда-то издалека, до него донесся слабый голос:

— Дядя Семен, что с вами?

— Флаг! — прохрипел Семен и опять потерял сознание.

Он очнулся от сильного толчка. Целый каскад брызг посыпался на него сверху. «Должно быть, бомба разорвалась у самого борта, — сообразил Семен. И опять вспомнил: — А флаг?» Он открыл глаза и сразу же увидел его. Сине-белое полотнище трепетало на ветру чуть пониже гафеля. Сначала Семен не понял, на чем оно держится. Потом увидел Федьку. Тот стоял на рее, обвив худыми ручонками мачту, почти сливаясь с ней и прижимаясь к ней так плотно, точно хотел втиснуть в нее свое хрупкое тельце. Правой рукой он цепко ухватился за верхний угол флага, а нижний угол держал в зубах. Видимо, корабль шел полным ходом, и ветер наверху был сильным. Флаг то спокойно полоскался в прозрачной синеве неба, то туго трепетал на ветру, хлопая Федьку по лицу, по рукам, обвивая его хрупкое тело.

«Сорвется», — с тревогой подумал Семен. Но вот он увидел, что на помощь Федьке по мачте лезет сигнальщик матрос Гречкин. Семен хотел что-то крикнуть, но тут над ним склонилось широкое корявое лицо корабельного врача и заслонило Федьку и Гречкина. Семен не видел и не чувствовал, как ему бинтовали плечо, как, привязав к носилкам, спускали по трапу вниз. Сознание вернулось к нему уже в кают-компании, превращенной в лазарет, и первым внешним восприятием был тревожный голос Федьки:

— А руку не отрежут?

— Нет, — успокаивающе рокотал басок корабельного врача. — Кость только чуть-чуть задело.

«Должно быть, про меня», — решил Семен и спросил — Про чью это вы рану, доктор?

— Вот видишь и заговорил твой дядя Семен! — весело сообщил Федьке доктор и спросил: — Ну, как себя чувствуешь, Никифоров? Болит плечо?

— Есть маленько. До свадьбы заживет. Улетели?

— Улетели, да не все.

— Дядя Семен, одного сбили! Вы бы видели, как он падал! Хвост длиннющий из дыма протянулся, — радостно затараторил Федька. — А потом как в воду шлепнется! Все равно что бомба взорвалась…

«Ишь ведь, чирикает, что тебе воробей», — ласково отметил Семен и спросил — Не страшно было на мачте-то?

— Не-е. Я привычный. Мы до войны знаете как по деревьям лазили?..

В кают-компанию вошел командир.

— Ну, как дела, Никифоров? — спросил он.

— Жив, товарищ командир. Так, царапнуло малость.

— Главное, что жив. А четверых — насмерть.

Командир подошел к иллюминатору и долго смотрел задумчивым, грустным взглядом на тяжело вздыхавшее за стеклом море. «Жалеет», — отметил про себя Семен. Он подумал о том, что командиру, наверное, вдвойне тяжелее переживать гибель каждого матроса — ведь помимо обычной человеческой жалости он испытывает еще нечто большее. На нем держится корабельная семья, он — ее глава, он учит и воспитывает матросов, заботится о каждом члене экипажа, как заботится о своих сыновьях отец. Семен не помнил своего убитого кулаками отца, но он, наверное, был таким же вот строгим и заботливым. «Вот и Федька тоже без родителей. Мать повесили, отец, может, тоже убитый. Кто теперь станет мальчонке заместо отца?»