– Сколько времени она здесь, в пустыне?

– Немного больше четырех недель.

– Вряд ли достаточно, чтобы научиться скачке среди кактусов, – заметил Уильям, и в голосе его послышалось раздражение.

– Точно! Перевес будет явно не на ее стороне, и я получу больше денег, когда она выиграет.

«Скорее она охромеет или сломает ногу, – язвительно подумал Уильям, – если вообще освоится в наших краях и сможет участвовать в бегах». Маленькая кобылка сильно потела, пытаясь удрать подальше от бурной деятельности на дворе. Когда на повозку бросили бочонок с кофе, ноздри у нее дрожали, глаза закатились так, что показались белки.

Леннокс снова повернулся к Уильяму, не обратив внимания на обеспокоенную лошадь.

– Как только моя кобыла победит в гонке жеребца Тейлора… – И он многозначительно уставился на Уильяма, словно желая получить согласие.

Тот кивнул в ответ, но не стал обещать, что не примет участия в предстоящих скачках. Жеребец Тейлора мог обойти любую лошадь, кроме Саладина.

– Тогда у меня будет более чем достаточно денег, чтобы построить самую лучшую гостиницу в здешних краях. Вон там!

И Леннокс протянул руку, указывая на выбранную вершину холма как раз в тот момент, когда на дворе вдруг наступила тишина. Кружка с кофе вылетела из его руки и ударилась о ящик, разбившись со звуком, похожим на ружейный выстрел. Осколки глины и кофе взметнулись в воздух и долетели до кобылы.

Чистокровная лошадь стала на дыбы и заржала, отведя уши назад и плотно прижав к голове. Оборвав поводья и оказавшись на свободе, она принялась крушить все вокруг. Леннокс смерил глазами расстояние от нее до пороховых бочек. И потянулся к револьверу.

Уильям бросил свою кружку и побежал к лошади.

Кобылка лягнулась, выломала кусок коляски и разорвала одну из постромок. Первый панический поворот, и коляска ударилась о железное колесо какой-то повозки, отчего гордость и радость Леннокса превратилась в полную развалину, носившуюся теперь по двору и пугавшую других животных, вызывая тем самым еще большие разрушения.

– Эй! – заорал Уильям, а Морган и другие побежали к эпицентру катастрофы. Краем глаза он заметил, как Абрахам прыгнул в боковой двор, присел перед бочонками с порохом и теперь готов остановить любого.

Дико мечущиеся лошади разбили несколько бочек, кофе и фасоль высыпались на песок, другие бочки раскатились по всему двору. Куры закудахтали и захлопали крыльями, когда бочонок с мукой ударился об их клеть. Кобыла заразила паникой даже обычно спокойных мулов, и они начали кружить и бить копытами. Один из них тревожно закричал, а другой стал на дыбы, чтобы его не смяли в толчее.

Уильям снова заорал, он перепрыгнул через обломки коляски и подбежал к кобыле. Его сильный голос, в котором слышался призыв к беспрекословному подчинению, заставил ее заколебаться, что дало ему возможность, схватить недоуздок. Он заметил, как Леннокс целится в испуганное животное.

– Эй! – снова крикнул Уильям, чтобы привлечь внимание кобылы. Всей своей тяжестью он остановил ее очередной дикий припадок безумия. Ее четыре копыта одновременно ударили о землю, но она все еще дрожала и пыталась побороть свой страх. Бока ее ходили ходуном, изо рта капала пена, она пыталась отдышаться.

Уильям что-то бормотал на древнем языке бардов, издавая мягкие гортанные звуки, которые успокаивали ирландских лошадей тысячи лет. Инстинкт и необходимость вынудили его прибегнуть к такому языку. Лошадь нерешительно взбрыкнула, но навострила уши, чтобы слышать его голос.

Люди, прибежавшие на помощь, остановились поодаль и наблюдали, как он справится с лошадью.

Он говорил ей о том, какое у нее хорошее стойло, славная еда, сладкая вода, как красива ее поступь, какая шелковая у нее шкура… Он изливал целый поток ласковых слов, как его учили дед и отец, чтобы уговорить встревоженную самку. Наконец она припала к нему, дрожа, а он ласково ее гладил.

Когда все кончится, придется вымыться, учитывая, что вся его одежда пропиталась лошадиным потом.

Довольные хорошим завершением, его люди подошли и начали освобождать лошадь от остатков коляски. Порядок быстро восстановился, мулы вернулись к своему ленивому времяпрепровождению. Абрахам встретился глазами с Уильямом и начал спокойно собирать осколки кофейных чашек.

Уильям же напевал кобылке старинные колыбельные, а та подталкивала его, учуяв угощение у него в кармане. Она охотно приняла мятную конфетку, и он усмехнулся.

– Значит, вы любите мятные конфетки, маленькая леди? – спросил он по-английски и рассмеялся, сунув руку за еще одной. Потом напрягся, потому что с таким трудом возвращенное на двор спокойствие прорезал резкий голос.

– Эта сука сломала мою новую коляску. – Леннокс вышел вперед, держа наготове револьвер. – Ей-богу, больше я не подпущу ее близко к своему имуществу.

Кобыла отчаянно заржала и попятилась, натянув узду.

Уильям преградил Ленноксу дорогу, потянувшись свободной рукой к своему кнуту. Восемнадцать футов черной кожи, утяжеленные дробью, чтобы усилить удар, с тростниковой рукоятью для аккуратности – вполне достаточно, чтобы выбить «кольт» из руки Леннокса.

– Прочь с дороги, Донован, – хриплым голосом приказал Леннокс.

Уильям не шевельнулся, он излучал холодность, точно ледяной ком, каким всегда становился в драке.

– Вы купили хорошую лошадь, Леннокс, но непривычную к суете на складском дворе, – спокойно заметил он. Америка исчезла из его голоса, сменившись вполне отчетливым произношением высшего общества, которому он научился, живя в крупных поместьях, принадлежащих англо-ирландцам. Он отпустил поводья, услышав, как Морган прошептал:

– Я держу ее, сэр.

– Черт бы ее побрал, Донован, вы знаете, сколько стоила новая коляска? – рявкнул Леннокс. Он шагнул влево, потом заметил косоплетку из кожи, беспокойно шевелившуюся у ноги Уильяма. Леннокс резко остановился. Уильям небрежно щелкнул хлыстом.

– На самом деле, Леннокс, мне всегда очень нравилось, как выглядит другая ваша коляска. – Уильям старался говорить спокойно и убедительно. Леди Ирен всегда говаривала: «Прежде всего, чтобы разрядить атмосферу, пользуйся своим голосом».

Леннокс сердито вспыхнул и поднял револьвер.

Хлыст негромко скрипнул. Рука Леннокса замерла. Кобыла, стоявшая позади Уильяма, отчаянно заржала. Но ни один из них больше не смотрел на нее.

– Ее классическая элегантность напоминает мне о колясках, которые я видел в Лондоне, на Роттен-роу, – мягко продолжал Уильям. «Польсти гордости человека, когда строишь для него лазейку».

– Вы действительно так считаете? – Леннокс опустил револьвер, не сводя глаз с хлыста, и выражение их было смертоносно, как у тигра в клетке.

– Да, считаю. Ваш жеребец очень к ней подходит, а его ровная поступь вызывает доверие у дам. – Голос Уильяма звучал так же ровно, как билось сердце.

Натянутая улыбка медленно появилась на лице Леннокса. Он опустил револьвер.

– А что же делать с кобылой?

Лошадь, о которой шла речь, рванулась, услышав голос человека с востока, и Морган тут же начал что-то ей напевать.

– Может, она успокоится, если ее поставить в конюшню вместе с другими лошадьми, вот как у меня. Я могу дать вам за нее сорок долларов.

– Она стоит гораздо дороже, – вяло возразил Леннокс.

– Золотом, здесь и сейчас.

Леннокс погладил свои бачки. Не такой он дурак, чтобы требовать больше.

– Ладно, – согласился он. – В конце концов, мой жеребец действительно очень подходит к другой коляске.

Напевая ирландскую джигу, Виола пристроила к бедру корзину, которая теперь наполнилась бельем других клиентов, и пересмотрела спрятанные в ней угощения. Возможно, сладкий хлебец с корицей немного отвлечет Мэгги. Такие булочки лучше всего удавались булочнику Армитстеду, хотя они не такие вкусные, как бисквиты Лили Мей.

Она снова вспомнила дом миссис Смит и то, как Уильям Донован поступал с тамошними девушками – прекрасный образец мужчины, который мог доставлять им удовольствие. Опыт погонщика научил его выносливости.