Она улыбается, и её улыбка совпадает с улыбкой Акселя в тех редких случаях, когда он её использует. — Только хорошее.
Я делаю глоток своего вина. — Мне трудно в это поверить. Он всегда был таким…?
— Серьёзным? — говорит она. — Угрюмым? Задумчивым?
— Да, всё это.
Она кивает и вздыхает. — Когда мы были маленькими, он был намного… свободнее. Он больше улыбался и смеялся. Он, конечно, был более авантюрным.
— В свои 20 лет он гонял на машинах.
— Как гонщик, да. Потом он гонял на лодках. Я уверена, что летом он пригласит тебя на свою яхту. Но, отвечая на твой вопрос, он такой, какой есть. — Она бросает осторожный взгляд в сторону двери, как бы проверяя, не подслушивает ли кто, но мы в комнате одни.
— Наши родители были не самыми лучшими, — признается она низким голосом. — Я знаю, что ужасно говорить о них таким образом, особенно с учётом того, в каком состоянии наша мать, но это правда. По какой-то причине они были добрее ко мне. По крайней мере, наша мать была более любящей. С Акселем они оба были холодными. Суровыми. Они были скорее учителями, чем родителями. Я думаю, они просто пытались подготовить его к тому, что однажды он станет королём. Они знали, что я никогда не займу трон, поэтому относились ко мне скорее как к дочери, чем как к наследнице, если в этом есть какой-то смысл.
Это имеет смысл. Определённо объясняет, почему Аксель такой замкнутый.
— Потом, конечно, он стал королём раньше, чем был готов, он потерял нашего отца, нашу мать, был несчастный случай, Хелена и… он стал ещё хуже. — Я киваю, моё сердце сжимается каждый раз, когда я думаю о его страданиях. — Но потом ему стало лучше.
Я смотрю на неё, глотая вино. — Стало лучше?
Знакомая улыбка растягивается на её губах, и она кивает. — Угу. Теперь ему намного лучше. С тех пор, как ты появилась.
— Я? — Я почти смеюсь. — Я так не думаю. Думаю, я только ухудшила ситуацию. Он относится ко мне, как к больной чумой.
Она изучает меня мгновение. — Послушай, я знаю своего брата. Может быть, для тебя это выглядит так. Но ты принесла свет в этот дом. Ты делаешь его счастливым.
Не позволяй этому вскружить тебе голову, это ничего не значит, ничего не значит.
— Я уверена, он просто счастлив, что девочкам лучше.
— Да. Это правда. — Но всё равно, у неё такое лукавое выражение лица, как будто она знает что-то, чего не знаю я.
Естественно, я хочу взять это чувство и убежать. Создать в своей голове целый мир возможностей. Я делаю его счастливым. Я. Но что мне это даст?
Вдруг в комнату вбегают девочки, крича, что сейчас время подарков, а за ними Аксель и Майя, которые о чём-то беседуют, с бокалами бренди в руках.
В Дании подарки открывают в канун Рождества, и Майя сказала мне на днях, что это весьма знаменательное событие. Здесь нет бешеного разрывания подарков, как это делают дети в Америке. Вместо этого подарки открываются один за другим, медленно и вдумчиво. Зная это, я постаралась купить каждому что-то особенное, или, по крайней мере, надеюсь, что они сочтут это особенным.
Мы все собираемся в местах вокруг ёлки, Стелла и я на бархатном диване, Майя и Аксель в креслах, дети на больших подушках на полу. Каждая девочка отвечает за то, чтобы быть рождественским "эльфом" и раздавать подарки, что очень здорово, потому что это значит, что я могу просто сидеть и пить.
К счастью, подарки, которые я выбрала для всех, были приняты хорошо, а это нелегко, когда имеешь дело с королевской семьёй, она же семья, у которой уже всё есть. Поэтому я выбрала более необычные подарки.
Я получила пару баночек Vegemite7, которые заказала из Австралии для Майи, так как она недавно обнаружила, что любит его по утрам на ржаном хлебе. Хотя я не очень хорошо знаю Стеллу, ей, кажется, понравился кожаный ежедневник, который я подарила ей с её инициалами. Ане, я купила ей книгу о лошадях. Фрея сейчас проходит через фазу "большой девочки", что означает одержимость украшениями, поэтому я подарила ей серебряное ожерелье с её тёзкой — норвежской богиней. А для Клары с её любовью к чтению и всему, что связано с Снаф-снафом, я собрала все фотографии, которые я сделала до сих пор, в одну из тех фото-книг, которые можно сделать в интернете, только в этой также есть одна из многих версий «Волшебной сказки о Снаф-снафе», которую я рассказываю девочкам перед сном.
Клара так рада этому, что чуть не плачет. Она роняет книгу и подходит ко мне, крепко обнимает меня, что длится несколько секунд.
Я бросаю взгляд через её плечо на Акселя, который внимательно наблюдает за нами. В его голубых глазах пляшет что-то глубокое и настоящее. Ты делаешь их счастливыми, напоминаю я себе, значит, ты делаешь счастливым и его.
Но прежде чем я успеваю вручить Акселю его подарок, Аня передаёт мне его подарок.
— Это от дяди Акселя, — говорит Аня, и я не могу не улыбнуться, услышав его имя.
Он лежит в большой коробке, профессионально завёрнутый в блестящую золотую бумагу.
Я с любопытством улыбаюсь и поднимаю её, чтобы потрясти, но Аксель наклоняется вперёд в своём кресле и говорит: — Она хрупкая. Очень хрупкая.
Хрупкая? Я не из тех людей, которые должны получать, например, хрустальную утку или что-то в этом роде.
Я медленно, осторожно разворачиваю его, время от времени оглядывая комнату, чтобы уловить какие-нибудь подсказки о том, что это может быть. Насколько я могу судить, все они так же заинтригованы и ничего не понимают, как и я. Но Аксель кажется… нервным? Он постукивает пальцами по подлокотнику своего кресла, и в его глазах блестит напряжённость, когда он переводит взгляд с коробки на меня, а затем на всю комнату.
Бумага покрывает обычную коричневую коробку, и я осторожно поднимаю верхнюю крышку, чтобы увидеть кучу пузырчатой плёнки, которая что-то прикрывает.
— Осторожно, — говорит Аксель.
— Не скажешь? — Я дразню его, учитывая, как хорошо защищена эта вещь.
Она тоже большая, отсюда и размер коробки. Я засовываю обе руки внутрь и осторожно вытаскиваю её. Я всё ещё не могу понять, что это такое.
— А можно я потом поиграю с пузырьками? — с надеждой спрашивает Клара, когда я отклеиваю липкую ленту и начинаю медленно распутывать обёртку.
— Типично, — говорит Майя. — Ты даёшь им все игрушки в мире, а они всё равно хотят играть с упаковкой, в которой они пришли.
Наконец, он почти развернут, и я начинаю догадываться, что это какая-то керамика или посуда.
И тут… моё сердце останавливается.
Это не может быть тем, о чём я думаю.
— Что это? — спрашивает Клара, потянувшись за пузырчатой плёнкой. — Это выглядит скучно.
Но это не скучно. Возможно, это самая волшебная, бесценная вещь, которую я когда-либо держала в руках.
Это чёрная ваза или горшок с ручками, с золотой росписью, которая тянется по всему периметру и изображает несколько сцен. Греческие сцены. Она древняя, как чёрт возьми, и, насколько я могу судить, абсолютно настоящая.
Аксель прочищает горло и жестом указывает на него. — Это краснофигурный колокол-кратер, — говорит он. — Сделан из терракоты. Уверен, ты знаешь, для чего он использовался.
Я медленно киваю, с трудом подбирая слова. — Это была ваза, которую использовали в Древней Греции, чтобы смешивать в ней воду и вино.
— Как древняя чаша для пунша, — восхищённо замечает Стелла. — Аксель, где ты это взял? Пожалуйста, не говори мне, что ты подкупил музей. Индиана Джонс был бы очень расстроен.
— Не беспокойся об этом, — пренебрежительно говорит он. — Она была приобретена легально на аукционе.
Аукцион. Он купил её. Я не могу представить, сколько она могла бы стоить. Эта ваза старше, чем я могу себе представить.
— Она датируется 430 годом до нашей эры, — говорит он мне. — А на картине должны быть изображены Зевс, Аполлон, Афина и ещё какие-то греческие боги, которых я не могу вспомнить. Это история происхождения, так они сказали.
