Вслед за ним вскочила Коломбина.

— Я с вами, Скарамуш, — воскликнула она.

Это подействовало как сигнал. Даже если бы все заранее сговорились, они не могли бы действовать более слаженно. Вслед за Коломбиной вышел Леандр, за Леандром — Полишинель, а за ними и все остальные. Бине остался во главе стола в опустевшей комнате. Он был потрясён, и его вдруг охватил страх, который не могла умерить даже ярость.

Бине сел, чтобы обдумать положение дел, и за этими печальными размышлениями через полчаса застала его дочь, наконец-то вернувшаяся из поездки.

Климена была бледна, и вид у неё был слегка испуганный. Теперь, когда ей предстояло нелёгкое испытание — предстать перед всей труппой, её охватило смущение.

Увидев, что в комнате один отец, Климена остановилась на пороге.

— А где все? — спросила она, овладев собой настолько, что голос звучал естественно.

Бине поднял голову и взглянул на дочь глазами, налитыми кровью. Он нахмурился, надул толстые губы, и в горле у него заклокотало. Однако, оглядев её, он успокоился. Она такая грациозная и хорошенькая и выглядит как настоящая светская дама в длинном дорожном костюме тёмно-зелёного цвета, отделанном мехом. В руках — муфта, а на красиво причёсанных каштановых волосах — широкополая шляпа, украшенная пряжкой со сверкающим искусственным бриллиантом. Пока у него есть такая дочка, нечего бояться будущего, и пускай себе Скарамуш отмачивает какие угодно номера.

Однако Бине не произнёс вслух ни одну из этих утешительных мыслей.

— Итак, дурочка, наконец-то ты явилась, — проворчал он вместо приветствия. — Я уже начинал беспокоиться, не придётся ли отменять сегодня спектакль. Меня бы не особенно удивило, если бы ты не вернулась вовремя. В самом деле, с тех пор как ты решила играть козырными картами, не слушая моих советов, меня уже ничто не удивит.

Климена подошла к столу и, опершись о него, взглянула на отца сверху вниз чуть ли не надменно.

— Мне не о чем жалеть.

— Все дураки так сначала говорят. Да ты бы не призналась, что жалеешь, даже если бы жалела, — такой уж у тебя характер. Ты поступаешь по-своему, не слушая старших. Чёрт побери, девчонка, ну что ты знаешь о мужчинах?

— Я ведь не жалуюсь, — напомнила она.

— Пока нет, но всё впереди. Ты скоро поймёшь, что следовало слушаться своего старого отца. Пока твой маркиз сходил по тебе с ума, с этим дураком можно было делать всё что угодно. Пока ты позволяла ему только целовать кончики пальцев… Ах, тысяча чертей — вот когда надо было устраивать своё будущее! Да проживи ты хоть тысячу лет, такого случая больше не подвернётся, ты его упустила — и ради чего?

Климена села.

— Ты низок, — сказала она с омерзением.

— Низок, да? — Его толстые губы снова скривились. — Я хлебнул довольно грязи со дна жизни, да и ты тоже. У тебя на руках была карта, с которой можно было выиграть целое состояние, если бы ты ходила так, как я подсказывал. Нет, ты сдала её, и где же состояние? Теперь мы можем ждать удачи, как у моря погоды, а ждать придётся долго, если в труппе будет такая погода, как сейчас! Негодяй Скарамуш проделал перед ними свои обезьяньи штучки, и они вдруг стали страшно добродетельными. Они не желают больше сидеть со мной за одним столом. — Он захлёбывался от злости и сардонической весёлости. — Твой друг Скарамуш подал им пример. Дошло до того, что он угрожал моей жизни! Грозился меня убить! Назвал меня… Впрочем, какое это имеет значение? Гораздо хуже, если в один прекрасный день труппа Бине обнаружит, что вполне может обойтись без господина Бине и его дочери. Этот ублюдок, к которому я дружески отнёсся, потихоньку отнял у меня всё. Сегодня в его власти отнять у меня труппу, а этот подлец достаточно неблагодарен, чтобы воспользоваться этим.

— Пускай, — пренебрежительно сказала мадемуазель.

— Пускай? — изумился он. — А что будет с нами?

— Труппа Бине абсолютно не интересует меня, — ответила Климена. — Я скоро еду в Париж. Там есть театры получше, чем Фейдо: Театр госпожи Монтансье в Пале-Рояле, Амбигю Комик[79], Комеди Франсез. Может быть, у меня даже будет собственный театр.

У Бине сделались большие глаза. Он вложил толстую руку в руку дочери, и она заметила, что рука дрожит.

— Он обещал? Обещал?

Климена взглянула на него, склонив голову набок. Глаза стали лукавыми, на безупречных губах играла странная улыбка.

— Он не отказал, когда я попросила об этом, — ответила она с убеждённостью, что всё обстоит так, как она желает.

— Чушь! — с раздражением проворчал Бине, убрал руку и поднялся. — Он не отказал! — передразнил он дочь и продолжал с жаром: — Если бы ты вела себя так, как я советовал, он согласился бы на любую твою просьбу и, более того, дал бы тебе всё, что в его власти, а эта власть безгранична. Ты же превратила уверенность в надежду, а я терпеть не могу надежды. Чёрт побери! Я питался одними надеждами и сыт ими по горло.

Знай Климена о беседе, которую в тот самый момент вели в замке Сотрон, она бы не смеялась так самоуверенно над мрачными предсказаниями отца. Однако ей так и не суждено было никогда узнать об этой беседе, и это было самым жестоким наказанием. Она винила во всех бедах, вдруг обрушившихся на неё, коварного Скарамуша и считала, что из-за этого негодяя рухнули её надежды на будущее и распалась труппа Бине.

Возможно, Климена не так уж не права, поскольку даже без предостережения господина де Сотрона неприятные события того вечера в Театре Фейдо могли вызвать у маркиза желание порвать эту связь. Что же до труппы Бине, то, разумеется, случившееся было делом рук Андре-Луи — правда, он не только не стремился к такому результату, но у него и в мыслях не было ничего подобного. В антракте после второго акта Андре-Луи зашёл в гримёрную, которую Полишинель делил с Родомоном. Полишинель переодевался.

— Нет смысла переодеваться, — сказал он. — Спектакль вряд ли продолжится после сцены, которой мы с Леандром открываем следующий акт.

— Что вы имеете в виду?

— Скоро увидите. — Он положил какую-то бумагу на стол Полишинеля среди склянок с гримом. — Взгляните-ка. Это что-то вроде завещания в пользу труппы. Когда-то я был адвокатом, так что документ в порядке. Я оставляю вам всем свою долю от доходов труппы.

— Но вы же не хотите сказать, что покидаете нас? — вскричал Полишинель в тревоге.

Во взгляде Родомона читался тот же вопрос. Скарамуш красноречиво пожал плечами. Полишинель продолжал с угрюмым видом:

— Конечно, этого следовало ожидать. Но почему уйти должны вы? Ведь вы — мозг труппы, вы создали из нас настоящую театральную труппу. Если кто-то должен уйти, пусть убирается Бине со своей проклятой дочкой. А если уйдёте вы, тогда — тысяча чертей! — мы все уйдём с вами вместе.

— Да, — присоединился Родомон, — хватит с нас этого жирного подонка.

— Конечно, я думал об этом, — ответил Андре-Луи, — не из тщеславия, а веря в нашу дружбу. Мы сможем обсудить это после сегодняшнего спектакля, если я останусь в живых.

— Если останетесь в живых? — вскричали оба. Полишинель встал.

— Какое же безумство вы задумали?

— Во-первых, как мне кажется, я доставлю удовольствие Леандру, во-вторых, я уплачу один старый долг.

Тут прозвучали три удара.

— Ну вот, мне пора. Сохраните эту бумагу, Полишинель. В конце концов, она может и не понадобиться.

Андре-Луи вышел. Родомон уставился на Полишинеля, Полишинель — на Родомона.

— Какого чёрта он задумал? — осведомился последний.

— Легче всего это узнать, увидев собственными глазами, — ответил Полишинель. Он поспешно закончил переодевание, несмотря на слова Скарамуша, и вышел вместе с Родомоном.

Подойдя к кулисам, они услышали бурю аплодисментов из зала. Но это были необычные аплодисменты, в них звучала какая-то странная нота. Когда всё стихло, зазвучал голос Скарамуша — звонко, как колокол.

— Итак, дорогой Леандр, как видите, когда вы говорите о третьем сословии, нужно выражаться более точно. Что же такое третье сословие?