Пошли Иван да Косичка под березу, где рос подберезовик, и спрашивают у него: – А тебе, подберезовик, если тебя есть, больно? – Ужасно больно, – отвечает подберезовик.

Спросили Иван да Косичка под осиной подосинника, под сосной – белого, на лугу – рыжика, груздя сухого да груздя мокрого, синявку-малявку, опенку тощую, масленника, лисичку и сыроежку. – Больно, больно, – пищат грибы. А груздь мокрый даже губами зашлепал: – Што вы ко мне приштали, ну ваш к лешему… – Ну, – говорит Иван, – у меня живот подвело.

А Косичка дала реву. Вдруг из-под прелых листьев вылезает красный гриб, словно мукой сладкой обсыпан – плотный, красивый. Ахнули Иван да Косичка: – Миленький гриб, можно тебя съесть?

– Можно, детки, можно, с удовольствием, – приятным голосом отвечает им красный гриб, так сам в рот и лезет.

Присели над ним Иван да Косичка и только разинули рты, – вдруг откуда ни возьмись налетают грибы: боровик и подберезовик, подосинник и белый, опенка тощая и синявка-малявка, мокрый груздь да груздь сухой, масленник, лисички и сыроежки, и давай красного гриба колотить – колошматить: – Ах ты, яд, Мухомор, чтобы тебе лопнуть, ребятишек травить удумал… С Мухомора только мука летит. – Посмеяться я хотел, – вопит Мухомор…

– Мы тебе посмеемся! – кричат грибы и так навалились, что осталось от Мухомора мокрое место – лопнул. И где мокро осталось, там даже трава завяла с мухоморьего яда…

– Ну, теперь, ребятишки, раскройте рты по-настоящему, – сказали грибы. И все грибы до единого к Ивану да Косичке, один за другим, скок в рот – и проглотились. Наелись до отвалу Иван да Косичка и тут же заснули.

А к вечеру прибежал заяц и повел ребятишек домой. Увидела мамка Ивана да Косичку, обрадовалась, всего по одному шлепку отпустила, да и то любя, а зайцу дала капустный лист: – Ешь, барабанщик!

Грачонок сидит на ветке у пруда. По воде плывет сухой листок, в нем – улитка. – Куда ты, тетенька, плывешь? – кричит ей грачонок. – На тот берег, милый, к раку на свадьбу. – Ну, ладно, плыви.

Бежит по воде паучок на длинных ножках, станет, огребнется и дальше пролетит. – А ты куда? Увидал паучок у грачонка желтый рот, испугался. – Не трогай меня, я – колдун, бегу к раку на свадьбу. Из воды головастик высунул рот, шевелит губами. – А ты куда, головастик?

– Дышу, чай, видишь, сейчас в лягушку хочу обратиться, поскачу к раку на свадьбу. Трещит, летит над водой зеленая стрекоза. – А ты куда, стрекоза? – Плясать лечу, грачонок, к раку на свадьбу… «Ах ты, штука какая, – думает грачонок, – все туда торопятся». Жужжит пчела. – И ты, пчела, к раку? – К раку, – ворчит пчела, – пить мед да брагу. Плывет красноперый окунь, и взмолился ему грачонок:

– Возьми меня к раку, красноперый, летать я еще не мастер, возьми меня на спину. – Да ведь тебя не звали, дуралей. – Все равно, глазком поглядеть…

– Ладно, – сказал окунь, высунул из воды крутую спину, грачонок прыгнул на него, – поплыли.

А у того берега на кочке справлял свадьбу старый рак. Рачиха и рачата шевелили усищами, глядели глазищами, щелкали клешнями, как ножницами. Ползала по кочке улитка, со всеми шепталась – сплетничала.

Паучок забавлялся – лапкой сено косил. Радужными крылышками трещала стрекоза, радовалась, что она такая красивая, что все ее любят. Лягушка надула живот, пела песни. Плясали три пескарика и ерш. Рак-жених держал невесту за усище, кормил ее мухой. – Скушай, – говорил жених. – Не смею, – отвечала невеста, – дяденьки моего жду окуня… Стрекоза закричала: – Окунь, окунь плывет, да какой он страшный с крыльями.

Обернулись гости… По зеленой воде что есть духу мчался окунь, а на нем сидело чудище черное и крылатое с желтым ртом.

Что тут началось… Жених бросил невесту, дав воду; за ним – раки, лягушка, ерш да пескарики; паучок обмер, лег на спинку; затрещала стрекоза, насилу улетела.

Подплывает окунь – пусто на кочке, один паучок лежит и тот, как мертвый… Скинул окунь грачонка на кочку, ругается:

– Ну, что ты, дуралей, наделал… Недаром тебя, дуралея, и звать-то не хотели…

Еще шире разинул грачонок желтый рот, да так и остался – дурак дураком на весь век.

Жили-были три бедовых внучонка: Лешка, Фомка и Нил. На всех троих одни только порточки приходились, синенькие, да и те были с трухлявой ширинкой.

Поделить их – не поделишь и надеть неудобно – из ширинки рубашка заячьим ухом торчит.

Без порточек горе: либо муха под коленку укусит, либо ребятишки стегнут хворостиной, да так ловко, – до вечера не отчешешь битое место.

Сидят на лавке Лешка, Фомка и Нил и плачут, а порточки у двери на гвоздике висят. Приходит черный таракан и говорит мальчишкам: – Мы, тараканы, всегда без порточек ходим, идите жить с нами. Отвечает ему старший – Нил:

– У вас, тараканов, зато усы есть, а у нас нет, не пойдем жить с вами. Прибегает мышка.

– Мы, – говорит, – то же самое без порточек обходимся, идите с нами жить, с мышами. Отвечает ей средний – Фомка: – Вас, мышей, кот ест, не пойдем к мышам. Приходит рыжий бык; рогатую голову в окно всунул и говорит: – И я без порток хожу, идите жить со мной.

– Тебя, бык, сеном кормят – разве это еда? Не пойдем к тебе жить, – отвечает младший – Лешка.

Сидят они трое, Лешка, Фомка и Нил, кулаками трут глаза и ревут. А порточки соскочили с гвоздика и сказали с поклоном:

– Нам, трухлявым, с такими привередниками водиться не приходится, – да шмыг в сени, а из сеней за ворота, а из ворот на гумно, да через речку – поминай как звали.

Покаялись тогда Лешка, Фомка и Нил, стали прощенья у таракана, у мыша да у быка просить.

Бык простил, дал им старый хвост – мух отгонять. Мышь простила, сахару принесла – ребятишкам давать, чтоб не очень больно хворостиной стегали. А черный таракан долго не прощал, потом все-таки отмяк и научил тараканьей мудрости: – Хоть одни и трухлявые, а все-таки порточки.

Ползет муравей, волокет соломину.

А ползти муравью через грязь, топь да мохнатые кочки; где вброд, где соломину с края на край переметнет да по ней и переберется.

Устал муравей, на ногах грязища – пудовики, усы измочил. А над болотом туман стелется, густой, непролазный – зги не видно.