Обрадовался великан, взял сундучок и дальше побежал за кенареечной птичкой.

А птичка через темный овраг летит и через высокую гору, и великан через овраг лезет, и на гору бежит, пыхтит, до того устал – и язык высунул, и птичка язык высунула. Великан и кричит птичке:

– Царевна Марьяна приказала тебя поймать, остановись, а то сундучок открою… Не послушалась птичка великана, только ногой по ветке топнула.

Тогда великан открыл сундучок. Вылетела из сундучка сизая туча, кинулась к птичке и заворчала. Испугалась птичка, закричала жалобно и мотнулась в кусты. И туча в кусты полезла. Птичка под корень, и туча под корень. Взвилась птичка в небо, а туча еще выше, да как раскатилась громом и ударила в птичку молнией – трах!

Перевернулась птичка, посыпались с нее кенареечные перья, и вдруг выросли у птицы шесть золотых крыльев и павлиний хвост.

Пошел от птицы яркий свет по всему лесу. Зашумели деревья, проснулись птицы.

Ночные русалки с берега в воду попрыгали. И закричали звери на разные голоса: – Жар-птица, Жар-птица!!! А туча напыжилась и облила Жар-птицу мокрым дождем.

Замочил дождик золотые крылья Жар-птице и павлиний хвост, сложила она мокрые крылья и упала в густую траву.

И стало темно, ничего не видно. Великан в траве пошарил, схватил Жар-птицу, сунул за пазуху и побежал к царевне Марьяне. Царевна Марьяна привередничала, губы надула сковородником, пальцы растопырила и хныкала: – Я, нянька, без кенареечной птички спать не хочу. Вдруг прибежал великан и на окно посадил Жарптицу.

И в комнате светло, как днем. Жар-птица за пазухой у великана пообсохла, теперь крылья расправила и запела: Я медведя не боюсь, От лисы я схоронюсь, Улечу и от орла, Не догонит в два крыла, А боюсь я только слез, Ночью дождика и рос, И от них умчуся я За леса и за моря. Свету-Солнцу я сестрица, И зовут меня Жар-птица. Спела Жар-птица, потом сделала страшные глаза и говорит:

– Вот что, никогда, Марьяна, не хныкай, слушайся няньку Дарью, тогда я каждую ночь буду к тебе прилетать, петь песни, рассказывать сказки и во сне показывать раскрашенные картинки.

Затрещала крыльями Жар-птица и улетела. Кинулась Дарья опять за великаном, а великан стал в саду – одна нога в пруду, другая на крыше, и в животе лягушки квакали. Царевна же Марьяна больше плакать не стала, глазки закрыла и заснула. Знала Марьяна, что каждую ночь будет прилетать к ней Жар-птица, садиться на кровать и рассказывать сказки.

В детской за сундуком лежал медведюшка, – его туда закинули, он и жил. В столе стояли оловянные солдаты с ружьями наперевес.

В углу в ящике жили куклы, старый паровоз, пожарный с бочкой, дикая лошадь без головы, собачка резиновая да собачка, которая потерялась, – полон ящик. А под кроватью валялся старый нянькин башмак и просил каши.

Когда нянька зажигала ночник на стене, говорила «ох, грехи» и валилась на сундук, слетал тогда с карниза зазимовавший комар и трубил в трубу, которая у него приделана к носу: – На войну, на войну!

И тотчас выпрыгивали из стола солдаты, солдатский генерал на белом коне и две пушки. Из-за сундука лез медведюшка, расправлял четыре лапы.

С ящика в углу соскакивала крышка, выезжал оттуда паровоз и на нем две куклы – Танька и Манька, пожарный катил бочку, собачка резиновая нажимала живот и лаяла, собачка, которая потерялась, нюхала пол и скребла задними лапами, лошадь без головы ржала, что ничего не видит, и вместо головы у нее торчал чулок. А после всех вылезал из-под кровати нянькин башмак и клянчил: – Каши, каши, каши!

Но его никто не слушал, потому что все бежали к солдатам, которые, как самые храбрые, бросались вперед к пузатому комоду.

А под комодом лежала страшная картинка. На картинке была нарисована рожа с одними руками.

Все смотрели под комод, куклы трусили, но под комодом никто не шевелился, и куклы сказали: – Только напрасно нас напугали, мы пойдем чай пить.

И вдруг все заметили, что на картинке рожи нет, а рожа притаилась за ножкой комода.

Куклы тотчас упали без чувств, и паровоз увез их под кровать, лошадь встала на дыбы, потом на передние ноги, и из шеи у нее вывалился чулок, собачки притворились, что ищут блох, а генерал отвернулся – так ему стало страшно, и скомандовал остаткам войска: – В штыки!

Храбрые солдаты кинулись вперед, а рожа выползла навстречу и сделала страшное лицо: волосы у нее стали дыбом, красные глаза завертелись, рот пополз до ушей, и щелкнули в нем желтые зубы.

Солдаты разом воткнули в рожу тридцать штыков, генерал сверху ударил саблей, а сзади хватили в рожу бомбами две пушки.

В дыму ничего не стало видно. Когда же белое облако поднялось к потолку – на полу в одной куче лежали измятые и растерзанные солдаты, пушки и генерал. А рожа бежала по комнате на руках, перекувыркивалась и скрипела зубами.

Видя это, собачки упали кверху лапами, прося прощения, лошадь брыкалась, нянькин башмак стоял дурак дураком, разиня рот, только пожарный с бочкой ничего не испугался, он был «Красный Крест» – и его не трогали.

– Ну, теперь мой черед, – сказал медведь; сидел он позади всех на полу, а теперь вскочил, разинул рот и на мягких лапах побежал за рожей.

Рожа кинулась под кровать – и медведь под кровать, рожа за горшок – и медведь за горшок.

Рожа выкатилась на середину комнаты, присела, а когда медведь подбежал, подпрыгнула и отгрызла ему лапу.

Завыл медведь и улез за сундук. Осталась рожа одна; на левую руку оперлась, правой погрозилась и сказала: – Ну, теперь я примусь и за ребятишек, или уж с няньки начать?

И стала рожа к няньке подкрадываться, но видит – свет на полу, обернулась к окну, а в окне стоял круглый месяц, ясный, страшный, и, не смигнув, глядел на рожу.

И рожа от страха стала пятиться, пятиться прямо на нянькин башмак, а башмак разевал рот все шире и шире. И когда рожа допятилась, башмак чмокнул и проглотил рожу.

Увидев это, пожарный с бочкой подкатился ко всем раненым и убитым и стал поливать их водой.

От пожарной воды ожили генерал, и солдаты, и пушки, и собаки, и куклы, у медведя зажила лапа, дикая лошадь перестала брыкаться и опять проглотила чулок, а комар слетел с карниза и затрубил отбой.