Аверин отвлекся от бумаг и посмотрел в окно. Погода начинала портиться. Лето прошло, осень заявила о себе дождями и резким похолоданием.

Он с грустью подумал, что опять остался без нормального отпуска. Почему так выходит, что все отпуска у него зимой? Куда можно поехать зимой, спрашивается? Может, сделать, как Егорыч, загранпаспорт и махнуть в Египет или Анталию, а то и в Таиланд? А что — в принципе возможно. Как начал писать статьи, с деньгами стало полегче. А тут еще все женщины куда-то исчезли — так что расходы сведены до минимума. Нет, ничего не выйдет. Махнуть в санаторий «Эльбрус» в Кисловодске? Никакого желания.

— Что-то ты зеленый стал, — сказал Ремизов.

— Истощен на работе. Два года без отпуска.

— Серьезно?

— А вы не знали?

— Знал.

— Ну?

— Дело по Отари зависло. У тебя какие-нибудь реализации предвидятся?

— Нет.

— Плохо… Ладно, пиши рапорт.

— Да уж напишу…

Аверин признавал правомерность слов врача-невропатолога. Нервы у него действительно расшалились. Начинала мучать бессонница. Он засыпал мертвым, как казалось, сном где-то в одиннадцать, в полпервого просыпался и маялся до шести утра, чтобы потом провалиться в черный сон и в полвосьмого вскочить от звона будильника, звучащего в такое утро особенно мерзко. Нормально выспаться получалось через две ночи на третью.

Как раз и вышла такая ночь, когда он заснул нормально и собирался проспать до самого утра. В два часа его поднял настойчивый и длинный телефонный звонок. Аверин сперва не мог понять, что это такое. Потом, не открывая глаз, дотянулся до трубки.

— Аверин? — послышалось оттуда.

— Угу.

— Привет, ты чего не спишь?

— Что?!

— Говорю, ночь, а ты не спишь.

— Тебе не стыдно? — укоризненно произнес он.

— Не-а, — протянула Наташа. Она была прилично навеселе и, как всегда в таких случаях, становилась несносной. — Мы тут со Светкой немножко загуляли. Сидим у меня. И обсуждаем твои достоинства.

— Чего?!

— Пришли к выводу, что с точки зрения морали и отношения к женщинам ты негодяй.

— Так.

— Психика у тебя инфантильная.

— Угу.

— Поступки у тебя аморальные.

— Что еще?

— К современной жизни ты не приспособлен — деньги не зарабатываешь, а только тратишь.

— Дальше.

— А в постели мы и получше кого видали.

— Спасибо.

— Не за что, дорогой.

— Правду истинную глаголет, — послышался в трубке Светин голос… — Котик мой, все правда.

В медицинском отделе недалеко от Центральной поликлиники на Петровке Аверин выторговал себе путевку в пансионат на озере Долгом под Москвой. Пансионат был не из лучших, но выбирать не из чего. С завтрашнего дня он считался в отпуске. В связи с этим как раз обещали дальнейшее ухудшение погоды — ливневые дожди. Конец сентября выдался на редкость противным.

Перед отпуском у Аверина оставалось одно дельце. В Москву вчера прилетел бывший оперуполномоченный из Краснодарского УВД Виктор Славин. Аверину никак не давала покоя загадка Лехи Ледокола и тех, кого он ищет. Он установил, что все эти люди имели отношение к авторитетнейшему вору в законе Щербатому — ныне покойному. Что-то говорило Аверину, что разгадка кроется именно в личности Щербатого. А Виктор лавин когда-то сажал его и, говорят, неплохо изучил это чудище. Аверин отправился в гостиницу «Россия», где обосновался авин. Бывший оперативник, ждавший его в однокомнатном номере, оказался подтянутым энергичным человеком, одетым с иголочки. Всем своим видом он символизировал процветание. На пенсию сотрудника МВД в гостинице «Россия» долго не проживешь.

— Присаживайтесь, — Славин указал рукой на кресло. На столике стояла бутылка коньяка и лежала закуска — открытая банка красной икры, масло, хлеб, шоколад. — Как гостю, — он показал на коньяк.

Аверин неуверенно пожал плечами.

— Бросьте. Я из уважения.

— А, — Аверин махнул рукой. — Годится.

Они чокнулись стаканчиками. Коньяк оказался неплохой.

— Я почти не пью, — сказал Славин. — Вообще веду здоровый образ жизни. Йога, купание в холодной воде, строгая диета. Но иногда, в командировках, позволяю себе немножко оттянуться.

— Немножко — не страшно, — произнес Аверин.

— Я три года назад на пенсию ушел, — Славин откусил от бутерброда с икрой. — Может, на ты?

— Согласен, — кивнул Аверин.

— Так вот — знаешь, так все надоело. Двадцать пять лет отдано розыску. Двадцать пять! Страшно подумать. Сердце — шалит. Нервы — ни к черту. И осточертело все на свете. А как сдал оружие, удостоверение, обнялся-распрощался со всеми, огляделся — пустота. Рыба, которую выбросили на берег, ей-Богу. Времени — полно. Забот — никаких. И что дальше? В миг будто воздух выкачивают. Становишься никем. Нет больше азарта, этой ненавистной карусели. Ничего нет. И ты понимаешь, что на этой работе сидел, как на игле…

— Знакомо.

— Недаром в течение первых двух-трех лет после пенсии столько оперативников играет в ящик. И я понял, что сыграю. А еще здоровье… Осмотрелся, сказал себе — не ной. Организовал частное охранное предприятие «Афганец». Бросил пить, хотя сперва сильно увлекся. Теперь жесткий распорядок, диета, размеренная жизнь.

— И нет пустоты?

— Есть. Но как-то заполняю. Поэтому когда просят помочь наши ребята или вот ты — я рад. Ощущаешь, что ты еще в седле, что-то собой представляешь…

Аверину вдруг стало грустно. Он представил себя через несколько лет. Тоже с обтрепанными, как гнилые канаты, нервами, уставшего от жизни. И тоже зависшего, как на наркотиках, на этой работе.

Они разговорились. Двум операм всегда есть о чем поговорить. И до Щербатого и его компании добрались только через час.

— Немного есть людей, которые своим присутствием навевают ужас — притом на всех, — сказал бывший оперативник. — Щербатый как раз из таких.

— А в чем это выражалось?

— Вроде и не говорил ничего особенного, и не угрожал никому… Но что-то было в нем. Ей-Богу, в нечистую силу хотелось поверить. Я с ним сколько времени провел. Будто к пауку прикасался.

— Чем он занимался?

— Чем и все. И общак держал. И пацанов уму-разуму учил. И шайки организовывал. И инкассатора его подручные взяли — два трупа оставили. «Шестерок» нашли и расстреляли, а он выскользнул. И много еще чего за ним имелось. Перед концом жил в огромном доме за бетонным забором, с кольцом охраны. В деньгах купался.

— Это в те годы, когда больше шести соток не давали? — удивился Аверин.

— А что ты хочешь? Краснодарский край. Юг России. Воры и цеховики всегда в почете были, в хозяевах жизни числились. И всегда на них сквозь пальцы смотрели. Со временем Щербатый вел все более замкнутый образ жизни. Допускал к себе только несколько человек. Вот эти, — он указал на список тех, кто интересовал Леху Ледокола. — Они, родимые.

— Все?

— Их я помню. Они в приближенных ходили. Но вокруг него еще много «шестерок» вращалось — начиная от охранников и кончая теми, кто улицу мел и в гараже гайки крутил.

— Даже так?

— Я же говорю — Щербатый как сыр в масле катался. С цеховиков какой-то процент имел — деньги ломились очень большие. Я ему своего человека пытался внедрить — почти получилось. Но…

— Что но?

— Человек этот утонул в речке. Помогли утонуть… А чего удивляешься? Руки у Щербатого по локоть в крови. Знаешь, лесопилки такие, в десять метров высотой, кидают туда зека — что от него останется? — Знакомо. — Любимый его инструмент на зоне был. Когда вором стал — вору западло самому с кем-то разделываться. А он свои же приговоры и исполнял. Ему нравилось. Настоящий маньяк. — Славин налил минералки в стакан и одним глотком опустошил его. — Поговаривают, у него была редкая болезнь.

— Какая?

— Есть какое-то очень сложное заболевание, смертельное. Человек, чтобы жить, должен постоянно получать новую кровь.

— Ну? — у Аверина подвело внутри.

— Кровь свежую…

Не так давно пансионат на озере Долгом считался вполне приличным и в нем можно было отдыхать. Последние годы он активно хирел. В первый вечер, когда Аверин с трудом добрался туда и устроился в двухместном номере, там выключили свет, горячую воду, а заодно и холодную. Ужин задержался и в конце концов состоялся в романтической обстановке — при свечах.