У Розалинды были собственные ужасные воспоминания, которые так сильно ее терзали, что она пила и плакала. Однажды Розалинда наткнулась на мать, когда та поднималась по ступеням крыльца. В руках наша мама держала бумажный пакет, в котором была спрятана плоская фляжка с выпивкой, и Розалинда обозвала ее пьяницей. Позже она со слезами призналась мне в этом, и я все повторяла и повторяла: «Она простила, она поняла, Розалинда, не плачь». Моя мать, которой даже в минуты растерянности никогда не приходилось лихорадочно подыскивать слова для ответа, тогда лишь молча улыбнулась юной Розалинде, которой в пору той печальной истории исполнилось семнадцать, — она была всего на два года старше меня.

«Мама! Я скоро умру!»

Я с шумом втянула в себя воздух.

— Желаете, чтобы я прочел заявление? — спросил Грейди. — Вы хотели прекратить прения. Возможно, вы захотите…

— Современное слово: «прения», — заметила я.

— Ты сумасшедшая, — выпалила Катринка. — Ты спятила, когда позволила Льву уйти, — просто взяла и собственными руками отдала мужа Челси. Сама знаешь, что спятила! И когда выхаживала отца, тебе вовсе не обязательно было закупать все эти кислородные аппараты, нанимать сиделок и тратить все его деньги до последнего цента, тебе совершенно не обязательно было так поступать, но ты все равно это сделала — из чувства вины, сама знаешь, обыкновенной вины за смерть… — Она запнулась, и голос ее дрогнул. За смерть Лили…

Боже, да у нее на глазах слезы!

Даже сейчас она с трудом произносит имя Лили.

— Это из-за тебя ушла Фей! — На ее раскрасневшемся, опухшем лице появилось по-детски отчаянное выражение. — Ты сумасшедшая, раз вышла замуж за умирающего! Надо же придумать такое: привезти умирающего сюда! Мне наплевать, что у него были деньги, мне наплевать, что он отремонтировал дом, мне наплевать, что… Ты не имела права, никакого права совершать подобное…

Возмущенный гул голосов заставил ее заткнуться. Она выглядела такой беззащитной! Даже Мартин теперь рассердился на Катринку, чем нагнал на нее страху; его неодобрение было для нее невыносимо. Она выглядела такой маленькой; они с Фей навсегда остались малышками. Хорошо бы Розалинда сейчас поднялась, подошла к ней и крепко ее обняла. Я бы не смогла… не смогла бы до нее дотронуться.

— Триана, — сказал Грейди. — Не хотите ли продолжить и сделать заявление сейчас, как мы планировали?

— Какое заявление?

Я взглянула на Грейди. Речь шла о чем-то подлом, жестоком, ужасном. Потом я вспомнила. Заявление. Важнейшее заявление; продумывая его формулировки, я исписала десятки черновиков.

Катринка не имела представления, сколько денег мне оставил Карл. Катринка не имела представления, сколько денег я однажды оставлю ей, Розалинде и Фей.

А я еще раньше поклялась, что если она предпримет что-нибудь подобное, выкинет какой-нибудь фортель, если она поступит так, как сейчас, то мы вручим ей чек, очень внушительный чек на миллион долларов без всяких центов, на весьма кругленькую сумму, а взамен я возьму с нее обещание, что она в жизни со мной больше не заговорит. План, выношенный в темных уголках души, не знавшей прощения.

Тогда она поймет, как ошиблась в расчетах, какой мелочной была. Да, я отплачу ей, глядя прямо в глаза, за все жестокие слова, которые она когда-либо мне говорила, за все подлости и мелкие пакости, которые делала и делает моя младшая, переполненная ненавистью сестренка, — отомщу за ее связь со Львом, за «утешение», которое она дарила ему после смерти Лили…Но нет…

— Катринка, — прошептала я, глядя на нее.

Она повернулась ко мне: красное лицо, слезы в три ручья, как у ребенка, вся краска ушла со щек, кроме красной, — как это по-детски. Даже представить себе ужасно: маленькая девочка сидит на школьном дворе с матерью; мать пьяна, и все это знают, но ребенок нежно прижимается к ней, а потом едет домой с этой женщиной в трамвае и…

Однажды я пришла в больницу и увидела Катринку — такую же, как сейчас, красную и зареванную.

«Лили сообщили об анализе крови за целых двадцать минут до того, как его сделали. Почему они так поступают! Это не больница, а камера пыток. Нечего было предупреждать ее заранее…» — Она плакала из-за моей дочери!

Прошло несколько недель, и Лили уже лежала лицом к стене, моя крошечная пятилетняя девочка, почти мертвая. Катринка очень ее любила.

— Грейди, я хочу, чтобы вы отдали ей чек, — быстро произнесла я громким голосом. — Катринка, это подарок. Такова была воля Карла. Грейди, не нужно речей, это бессмысленно, просто отдайте ей подарок, о котором распорядился мой муж.

Я увидела, как Грейди с облегчением вздохнул, что не придется теперь произносить язвительные и мелодраматические речи, хотя адвокат отлично знал, что Карл ни разу в жизни не видел Катринки и ни о каком таком подарке не помышлял.

— Но разве вы не хотите, чтобы она узнала, что это ваш подарок?

— Не хочу, — прошептала я в ответ. — Она бы тогда не смогла его принять, не захотела бы принять. Вы не понимаете. Отдайте Розалинде ее чек, пожалуйста!

Второй чек перешел из рук в руки без всяких условий — он должен был послужить приятным сюрпризом. Карл очень любил Розалинду и Гленна и до последних дней помогал им содержать маленький магазинчик «Книги и пластинки».

— Скажите, что это от Карла, — велела я. — Действуйте.

Катринка подошла к столу, держа в руке чек. Она по-прежнему лила слезы, как ребенок, и я заметила, что она здорово похудела, борясь с наступающим возрастом, — все мы с ним боремся. Своими огромными слегка навыкате глазами и маленьким, хорошеньким, но крючковатым носом она очень походила на отцовскую ветвь Беккеров: в ней чувствовалась семитская красота, даже сейчас придававшая серьезность зареванному лицу. Волосы у нее были светлые, а глаза голубые. Катринка дрожала и качала головой. Из-под сжатых век катились слезы. Отец тысячи раз говорил, что она единственная из всех нас по-настоящему красива.

Я слегка пошатнулась и почувствовала, как Грейди меня поддержал. А Розалинда что-то бормотала, но так неуверенно, что ее никто не слушал. Бедняжка Роз! Вынести такое!