Виктор отвлёкся от изучения комнаты. Вовремя подоспел, подхватив мать на руки.

— Воды! Дайте ей воды!

***

Через несколько минут маме полегчало. Не знаю точно, была ли это постановка, или ей реально стало плохо, но на меня подействовало. Больше всего подействовали её, такие искренние, извинения.

— Ты вся промокла. Тебе ведь нельзя. Надо себя беречь. — Лепетала что-то сверхъестественное, пока мы с Виктором тащили её к машине. — Поехали домой, доченька. Ты ведь меня не бросишь? Не оставишь одну? Прошу! Умоляю. Не бросай. Я ведь так сильно тебя люблю. Я умру без тебя. Ты — моя жизнь. — Рыдала, крепко-крепко держала за руку.

И я разрыдалась.

Потому что поняла, что не смогу её вот так вот взять и бросить. Уйти насовсем. Навсегда. Бесследно. Она ведь себя погубит. Сопьется, обкурится, с крыши сиганёт. Она ведь моя мать… Мать-одиночка. Сама меня растила. Воспитывала. Заботилась. Мы не выбираем себе родителей. Но они наше всё.

Это они... и только они дали нам жизнь.

***

С Кариной мы распрощались. И слава богу.

Скорей всего, это была наша последняя встреча. В её клоповнике нам с малышом находиться опасно.

Мы с ней разные. Она слабая. Даже слабее меня…

Сдалась и сломалась. Пустила себя под плинтус. Превратилась в ничто.

Более того, никого не желает слушать.

Что ж. Её воля.

Когда я уходила, подруга вдруг, как бы невзначай, спросила:

— Ну и как они там?

— Не знаю. — Грустно ответила. — Никаких вестей. Пишу каждый день, но первое письмо, наверно, дойдет только через полгода.

— Ясно. — Кивнула, сдерживая истинные эмоции.

Она любит Максима. До сих пор любит. По ней же видно. Особенно по глазам.

Это она меня обманывает, чтобы не казаться слабой перед другими. На самом деле, как и я, Карина каждую ночь рыдает в подушку. Курит, спивается, трахается направо и налево с плешивыми бандюками за деньги, каждый день принимая их в себя пачками.

А в телефоне, на заставке, до сих пор хранит его фотографию.

Я случайно увидела.

Это всё по вине разбитого сердца.

Таким образом, она просто пытается уйти от горя. Забыться. Прикрываясь травой, беспорядочным сексом и выпивкой.

Очень скоро она потеряет себя. Я это чувствую.

Но подруга меня не слушает.

Более того, когда я пытаюсь что-либо объяснить, доказать, наставить на путь истинный, мол: «Ты не одна в этой дерьмовой жизни такая! Меня тоже судьба некисло потрепала! Вместе мы справимся! Вместе мы найдём выход! Мы ведь подруги!»

Она начинает орать, грубить, бросаться с кулаками.

Эх, знал бы Макс, знал бы Давид, что они… натворили.

ГЛАВА 6.

Виктор отвёз нас домой. Сначала, когда мы с мамой сели на заднее сидение, мы ехали молча. И хоть я была против присутствия ментовской мрази, в данном случае, сделала исключение. Я не разговаривала с ублюдком, даже не смотрела в его сторону, словно он умер, и его вообще больше не существовало в нашем мире. Так я ему и сказала, когда мы вышли из подъезда общежития. На что хмырь, хохотнув, весело мне подмигнул.

Уебок!

Надеюсь, тебя когда-нибудь пристрелят на одном из твоих грёбанных расследований.

Мне так не терпелось плюнуть ему в лоб, рассмеявшись:

«И сколько тебе заплатили? За поимку пятерых преступников, хЕрой? Жирная ты морда!»

Думаю, достаточно заплатили. Раз он, уже спустя неделю после закрытия дела, купил себе машинку подороже, выше классом. И катал теперь свой зад, как истинный, зажравшийся мусор.

Про кретина даже сняли репортаж в новостях, показав кадры с места преступлений и… кадры из зала суда.

Я не смогла смотреть на это спокойно. Случайно увидела… Теперь больше в жизни не включу телевизор. Потому что Давида снова избили. Дубинками и шокером. Когда он попытался напасть на судью. Или? Или нам просто в СМИ это так показали? А его... его спровоцировали на драку, для эффектного «представления».

Он был настолько взвинченным, настолько… таким… другим… что мне захотелось поменяться с ним местами и к, чертям собачьим, забрать всю его адскую боль.

Однако, всё, что я сейчас могу… это заботиться о нашем ребёнке, ждать от любимого писем, новостей и, конечно же, скорого возвращения.

***

— Дочечка, милая, почему ты убежала?

Дождь противно барабанил по стеклу «Мерседеса», я сидела молча, отвернувшись от матери, и смотрела в окно, думая, об одном. Об отце будущего ребёнка, наблюдая за тем, как капли ползут по стеклу, извиваясь, будто коварные змеи.

В самом деле?

Она что, не понимает?

Или просто не в себе?

— Я слышала твой разговор с врачом. — Глубоко выдохнула, посмотрев ей в глаза, полные слёз и печали, — Ты настаивала на аборте! И продолжаешь это делать, подсовывая свои сраные бумажки с адресами клиник! Как мерзко! Я ведь твоя дочь! Что с тобой? Почему ты так поступаешь? Он ведь и твой ребёнок тоже! — Я не хотела повышать голос. Но меня уже в край всё достало.

Надеюсь, она поймёт. В последний раз. Больше я не стану проявлять жалость на другие шансы.

— Шшш, родная… Ну прости. С дуру ляпнула. Запаниковала, распереживалась. Нервы ни к чёрту! Я ведь твоя мать, и я таким вот образом… грубым наверно... переживаю. Прости ещё раз. Действительно получилось как-то глупо и резко. Господи! Что же я творю… — закрыла лицо ладонями, истерически разрыдалась, — Сонечка, милая. Я передумала. Мы оставим малютку. Я буду тебе помогать, буду о вас заботиться. Сама же такая была, дурёха! Сама же нагуляла! Видимо, над нашей семьёй нависло родовое проклятье. — Рывком притянула к себе, прижала к груди, приласкала. — Люблю тебя очень, доченька. Всё наладиться, не переживай. — Притянула к себе, а у меня будто камень с души свалился.

Стало немного легче. На сердце потеплело.

Наконец-то мы поладили.

Выходит, мне нужно было сразу броситься под машину, чтобы она поняла, что мы не вечны, что если она меня потеряет — то потеряет навсегда. Нужно ценить то, что тебе дорого, по-настоящему. И принимать как есть. Со всеми достоинствами и недостатками.

***

Виктор не стал с нами долго церемониться. Просто сказал: «Пока», дал по газам и скрылся за первым поворотом, ведущим из двора. Он был холоден и циничен. А взгляд излучал сплошное хладнокровие. Скорей всего, это была наша последняя встреча. Следак получил от матери, да и от меня, то, что так неистово жаждал. Использовал ради своих коварных целей и пошёл дальше. Своей дорогой. Наплевав на наши чувства.

И пусть валит! Иначе, однажды, я не сдержусь. Сама воткну ему нож в горло, если ещё раз увижу. Месть не знает покоя. Кипит и пенится в венах, не хуже раскалённой ртути. Мерзавец ответит за всё. Если не от меня огребёт, так от вселенной уж точно!

Самый страшный суд не там, где судили Давида.

А там, где мы окажемся после смерти.

Утешала я себя, как могла. Но в душе, по-прежнему, была тьма и пустота.

Очень надеюсь, что ублюдок получит сполна. Пусть он выиграл битву. Но не войну. Клянусь! Я буду молиться днями и ночами, чтобы Виктор ответил за свою ложь. И однажды… мои мечты воплотятся в кровавое возмездие.

***

Дождь слегка поутих. Шлёпая по лужам, взявшись за руки, мы забежали в подъезд. В машине я немного согрелась, но всё равно выглядела не краше заморского чучела. Однако, несмотря на бесконечную череду неудач, свалившуюся на меня как град в апреле, всё же появился маленький, но просвет. Мама… В коем-то веке она признала свою вину! С ума сойти! Аж не верится. Видимо, неплохо так испугалась за жизнь собственного ребёнка, раз её властное Эго, не без бойни, но усмирилось. Надеюсь, наша жизнь начнётся с нуля. Я безумно рада, что мать согласилась с моим мнением. Конечно, не обошлось без угроз, скандалов, побега из дома. Но иначе, она бы не поняла, на что я способна. И что у меня есть характер, и он, как оказалось, не такой уж и слабый. До этого момента я просто боялась. Проявить инициативу, доказав, что я не вещь, над которой можно потешаться сколько влезет. А человек! Личность, в первую очередь! Которая пойдёт на всё, чтобы стать свободной и независимой.