На лице женщины отразилась искренняя озабоченность.

– О, как жаль.

– И я только поднимусь проверю, как он там. Я только на несколько минут.

– Нет проблем, мисс Джонс.

– Спасибо. – Я снова подняла ключ в руке – на всякий случай, вдруг она его не разглядела.

Женщина терпеливо улыбнулась и еще раз кивком указала на лифты.

Я прошла сквозь раздвигающиеся двери в лифт с деревянными панелями, полом, выложенным черно-белой плиткой, и зеркалом в бронзовой раме. Лифт взлетел наверх с невероятной скоростью. Я и глазом моргнуть не успела, как он уже остановился на восемнадцатом этаже.

Узкие коридоры без окон были спланированы в виде буквы Н. Тишина нервировала. Звук моих шагов тонул в неярком шерстяном ковре, ворс которого упруго проседал под подошвами. Я двинулась по коридору направо, всматриваясь в номера на дверях, пока не отыскала квартиру под номером 18А. Я уверенно постучала.

Никто не отозвался.

Я постучала погромче – результат тот же.

Я забеспокоилась. А вдруг Гейдж лежит без сознания? А вдруг у него лихорадка, коровье бешенство или птичий грипп? Подхватить какую-нибудь гадость мне не улыбалось. С другой стороны, я ведь пообещала Черчиллю проверить, как он.

Недолгие поиски в сумке – и ключ найден. Только я вставила его в скважину, как дверь открылась. Гейдж стоял босой, в серой футболке и клетчатых фланелевых трусах. Волосы несколько дней не видели расчески. Уставившись на меня слезящимися красными глазами, он обхватил себя руками. Его трясло, как крупное животное перед забоем.

– Чего вам? – Его голос напоминал шелест сухих листьев под ногами.

– Меня прислал ваш отец... – Я не договорила, потому что он снова затрясся. Вопреки здравому смыслу я протянула руку и пощупала его лоб. Он горел.

Одно то что Гейдж позволил мне прикоснуться к себе, говорило о том, как ему плохо. Ощутив холод моей ладони, он прикрыл глаза.

– О Боже, как приятно.

Может, я и мечтала увидеть своего врага поверженным, но его теперешнее плачевное состояние удовольствия мне не доставило.

– Почему вы не брали трубку?

Звук моего голоса, по-видимому, вернул Гейджа к действительности, и он отдернул голову назад.

– Не слышал, – ответил он мрачно. – Я спал.

– Черчилль весь извелся, переживая за вас. – Я снова порылась в сумке. – Сейчас позвоню ему, сообщу, что вы живы.

– Сотовый в коридоре не работает. – Он развернулся и пошел обратно в квартиру, оставив дверь открытой.

Я вошла за ним и закрыла дверь.

Квартира была прекрасно обустроена, с гиперсовременным оснащением, светильниками отраженного света, на стене пара полотен с кругами и квадратами, одного даже моего неискушенного взгляда на которые было достаточно, чтобы догадаться об их запредельной цене. На других стенах не было ничего, кроме окон, и оттуда открывались виды на бескрайние просторы Хьюстона на фоне заходящего солнца. Оно стремительно приближалось к полосе сгущающегося цвета вдали на горизонте. Мебель была современной из ценных пород дерева с обивкой естественных тонов. И никаких лишних украшений. Помещение поражало чистотой и аккуратностью, отсутствием излишеств – нигде ни думочки или подушечки, ни намека на уют. И воздух был какой-то пластмассовый, тяжелый и спертый, как будто здесь никто не живет.

Кухня, соединенная с комнатой, была оборудована стойками с серыми столешницами из кварцевого камня, черными лакированными шкафами и техникой из нержавеющей стали. И все стерильно и нетронуто. Кухня, где редко готовят. Встав у стойки, я набрала номер Черчилля.

– Как он? – пролаял Черчилль в трубку.

– Не очень. – Мой взгляд следовал за высокой фигурой Гейджа, который, дотащившись до геометрически совершенного дивана, рухнул на него. – У него температура, и он так ослаб, что и кошку поднять не в состоянии.

– Какого черта, спрашивается, – послышался с дивана недовольный голос, – мне поднимать кошку?

Я оставила вопрос без ответа, я слушала Черчилля. И потом спросила:

– Ваш отец желает знать, принимаете ли вы какие-нибудь противовирусные лекарства.

Гейдж отрицательно покачал головой:

– Слишком поздно. Врач сказал, если их не примешь в первые сорок восемь часов, они не помогут.

Я передала его слова Черчиллю, который, услышав об этом, пришел в крайнее раздражение. Раз Гейдж, сказал он, оказался таким упрямым идиотом и столько тянул, то так ему и надо, пусть пропадает. И бросил трубку.

Короткое тягостное молчание.

– Что он сказал? – спросил Гейдж без особого интереса.

– Он сказал, что надеется на ваше скорое выздоровление, и просил вас не забывать пить побольше жидкости.

– Чушь собачья. – Он перекатил голову по спинке дивана. Казалось, голова у него так отяжелела, что ее невозможно было поднять. – Вы свой долг исполнили. Можете идти.

Меня такая перспектива устраивала. Был субботний вечер, меня ждали подруги, и мне не терпелось поскорее уйти из этой элегантно пустой квартиры. Но очень уж в ней было тихо. И я, направившись было к двери, поняла, что мой вечер пропал. Мысль о том, что Гейдж, больной, лежит один в темной квартире, измучила бы меня.

Я развернулась и отважилась ступить в гостиную с камином со стеклянной передней панелью и немым телевизором. Гейдж продолжал лежать ничком на диване. Нельзя было не заметить, как ладно облегает его руки и грудь футболка. Его тело оказалось длинным, стройным и тренированным, как у спортсмена. Так вот, значит, что он скрывал под всеми этими темными костюмами и рубашками от Армани.

Хотя мне давно следовало бы сообразить, что к физическим тренировкам Гейдж подходит также, как ко всему остальному, не требуя и не получая для себя поблажек. Даже в таком состоянии, еле живой, он был потрясающе красив, с суровыми чертами ширококостного и строгого лица, лица не мальчика, но мужа. Не жених, а сказка. Я с неохотой была вынуждена признать, что, обладай Гейдж хоть каплей обаяния, я бы решила, что он самый сексуальный мужчина из всех, кого я встречала.

Он чуть приоткрыл глаза и сквозь ресницы посмотрел на меня, стоявшую над ним. Несколько черных прядей упали ему на лоб. Как же сейчас он был не похож на всегда предельно аккуратного Гейджа. Мне захотелось откинуть его волосы назад. Хотелось еще раз к нему прикоснуться.

– Ну что еще? – отрывисто спросил он.

– Вы приняли что-нибудь жаропонижающее?

– Тайленол.

– Вам кто-нибудь помогает?

– А чего помогать-то? – Он закрыл глаза. – Мне ничего не нужно. Я и один справлюсь.

– Один справлюсь, – с легкой насмешкой в голосе повторила я. – Признайтесь-ка, ковбой, когда вы ели в последний раз?

Ответа не последовало.

Он не шевелился, его серповидные ресницы тяжело лежали на бледных щеках. То ли он впал в забытье, то ли надеялся, что я окажусь дурным сном, который исчезнет, стоит ему только полежать с закрытыми глазами.

Я прошла в кухню и принялась методично открывать шкаф за шкафом, находя в них дорогие напитки, модную стеклянную посуду, черные не круглые, а квадратные тарелки. Наконец в обнаруженном мной шкафу с продуктами я увидела коробку с хлопьями для завтрака «Уитиз», консервную банку с консоме из омара, бог весть сколько там пролежавшую, и несколько банок экзотических специй. Содержимое холодильника удручало не меньше. Бутылка апельсинового сока, почти пустая. И белая коробка с двумя засохшими ватрушками. Смесь молока со сливками да одинокое яйцо с коричневой скорлупой в картонном контейнере.

– Ничего подходящего, – объявила я. – По дороге к вам я проезжала бакалею на углу в нескольких улицах отсюда. Сейчас съезжу куплю вам...

– Мне ничего не надо, у меня все в порядке. Я все равно не могу ничего есть. Я... – Он, собравшись с силами, приподнял голову. Было ясно, что он из последних сил пытается подыскать ту магическую комбинацию слов, которая заставит меня уйти. – Спасибо вам, конечно, Либерти, но мне просто... – он снова уронил голову, – нужно поспать.

– Ладно. – Я взяла сумку и остановилась в нерешительности, с тоской думая об Энджи и подругах, и о фильме, который мы собирались посмотреть. Однако Гейдж выглядел таким чертовски беспомощным – большое тело, согнувшееся на жестком диване, взъерошенные, как у маленького мальчика, волосы. Как же так вышло, что наследник такого громадного состояния, успешный бизнесмен да и просто необычайно завидный жених, заболев, оказывается всеми забытый, один в своей пятимиллионной квартире? Я знала, что у него тысяча друзей, не говоря уже о девушке.