Люди погибали один за другим; топоры раскалывали их черепа, а мечи, прорубая кольчуги, вонзались в тело. Помощник-шотландец увидел командира, который размахивал топором и рубился, словно алчущий крови демон, и закричал ему:

— Воды уже по колено! «Ненависть Крома» может затонуть в любой момент!

— Если мы и утонем, то только с ними вместе! — крикнул в ответ Терлог, дико сверкая глазами. Теперь он и в самом деле обезумел, и на губах его закипела пена. — Цепляйся за их борт крюками! Мы потащим этих поганых псов за собой в ад! Мы будем их убивать, пока погружаемся на дно!

Он первым бросил крюк, зацепившись им за борт корабля с птичьим носом. Викинги поняли его намерения и попытались отцепиться, но было уже слишком поздно. В их борт одновременно полетело еще несколько крюков, и оба корабля оказались сцепленными вместе — ни тот, ни другой не могли уже самостоятельно отойти. Теперь они целиком были во власти ветра и волн, которые яростно швыряли их из стороны в сторону, в то время как люди на палубе тесно сцепились друг с другом в последней отчаянной схватке. Безостановочно рубя топором, уже почти вслепую в этом кромешном кровавом аду, Терлог едва смог различить, как сквозь дикий шум и грохот прорвался страшный треск — оба корабля налетели на подводные рифы. Но безумный кельт и его оставшиеся в живых разбойники, в которых вселилось такое же безумие, ни на миг не прекращали рубиться своими кровавыми топорами, а искореженные корабли тем временем уже стремительно погружались в темную бушующую пучину.

— И из всех только ты один остался в живых? — затаив дыхание, спросил Сомакельд.

— Да, — мрачно подтвердил Терлог. — И даже сам не знаю почему. В какое-то мгновение битвы меня вдруг окутала кромешная тьма, а потом я очнулся уже в хижине, окруженный какими-то людьми. Очевидно, волны выбросили меня на берег, когда все погибли. Но я не один оказался на берегу — море выбросило и многих других, и наших, и норвежцев, но жизнь теплилась лишь во мне. Остальные умерли от ран, утонули или замерзли. Люди, которые нашли меня, сказали, что я тоже почти замерз, — но мой топор и щит были крепко зажаты в моих руках! Так крепко, что они не смогли отнять их, и я продолжал сжимать их железной хваткой, пока не пришел в сознание.

Я узнал, что эти люди — финны, очень дружелюбный народ; они хорошо заботились обо мне и довольно быстро меня вылечили. Благодаря им я встал на ноги и, может быть, остался бы с ними на некоторое время, но их земля была слишком холодной, покрытой толстым слоем снега и льда, и, когда я узнал, что в южных странах уже начинается ранняя весна, я ушел от них. Они дали мне коня, и я отправился на юг через дремучие леса, полные волков, медведей и еще каких-то ужасных зверей, с которыми мне, к счастью, не пришлось столкнуться, — я видел лишь их следы.

В этих лесах я столкнулся с какими-то дикими племенами; от одних я убегал, а у других ненадолго останавливался. Некоторые из этих народов являлись потомками Рюрика, и тогда я не упускал возможности еще раз отомстить норвежцам. Так я путешествовал много лун, сначала на коне финнов, затем на скакунах, которых я украл или купил, и под конец вот на этом сером жеребце — мне дал его один вождь иноверцев. Когда я покинул хижины финнов, там была поздняя зима. Теперь снова приближается зима, а я все еще далеко от южных земель, куда влечет меня мое сердце.

— Поедем со мной! Ты поживешь у нас, о, мой брат! — с искренним дружелюбием воскликнул Сомакельд. — Мы храбрый народ и любим отважных воинов. Ты можешь быть нашим вождем! А знаешь, какие девушки у тургославов? Останься с нами!

Терлог задумчиво пожал плечами:

— Хорошо, я поеду с тобой, Сомакельд, потому что мой конь устал, а я голоден. Я останусь с вами на какое-то время, потому что чувствую в воздухе запах войны, — видишь, вороны уже слетаются сюда со всех сторон! Я не уйду от вас, когда в этом поле скрестятся клинки, я буду сражаться за вас.

Когда Терлог и Сомакельд подъехали к лагерю тургославов, ночь уже опустилась на землю. Кельту приходилось видеть лагеря татар, и славянский мало чем отличался от них. Такие же высокие неуклюжие повозки — рядом с ними, сложенные в аккуратные кучки, лежали конские седла; те же кольца вокруг костров, где женщины готовили пищу и наполняли роги молоком и медом. И арийцы, и тюрки развивались во многом одинаково. Терлог понял, что сейчас он видит уже уходящую стадию жизни арийцев — они постепенно расставались с кочевой жизнью и переходили к оседлой, начиная заниматься земледелием; или сливались и поглощались татарскими кочевниками.

Кельт увидел все признаки этого смешения среди арийских и монгольских степных народов. У многих тургославов были широкие скулы и черные волосы, свидетельствующие о наличии в них тюркской крови; попадались и чистокровные татары, хотя все же основная масса соплеменников Сомакельда имела арийскую внешность — высокий рост, крепкое сложение, светлые глаза и льняные волосы. Следы смешения с гагарами, пожалуй, заметнее всего были среди казаков.

Лошади арийских кочевников отличались ростом и мощью, а их мечи были длинными, прямыми и обоюдоострыми. Кроме того, их вооружение состояло из тяжелых топоров, пик и кинжалов, а также луков, более легких и менее действенных, чем луки их турецких противников.

Доспехи они носили довольно примитивные — железные пластины, прикрепленные к рубахам из грубой кожи, железные шлемы, круглые деревянные, обтянутые кожей и обитые железом щиты. Поверх одежды они надевали плащи из овечьих шкур. Мужчины были выносливыми, храбрыми в бою и добродушными в дружеском застолье, а женщин отличали приветливость, мягкость и красота.

К ним навстречу помчались часовые, что разъезжали по степи, но Сомакельд крикнул им несколько слов, и они тотчас повернули обратно. На небе уже появилась луна, когда Терлог и его новый товарищ рысью поднялись на склон, с которого открывался вид на славянский лагерь. Окинув острым взглядом равнины, кельт увидел темные, похожие на тени фигуры, приближавшиеся со всех сторон к лагерю.

— Мой народ собирается вместе, чтобы дать бой туркам, — пояснил Сомакельд, и Терлог кивнул, вглядываясь в темную колышущуюся массу. Его глаза вспыхнули в темноте, когда смутная память предков шевельнулась где-то в глубинах его души. Да, славянские кланы собирались, как когда-то арийские — в далекие смутные времена, — и среди них предки самого Терлога приезжали в эти же степи, трясясь в неуклюжих громыхающих повозках или крепко держась за гривы полудиких коней.

Терлог и Сомакельд спустились со склона и приблизились к кострам, откуда тотчас раздались возгласы приветствия. Терлог сразу определил вождя племени — его звали, как сказал Сомакельд, Грогар Скел. Он был уже стар, но в его льняного цвета бороде все еще не было седых волос, и, когда он поднялся, чтобы приветствовать вновь прибывших, кельт увидел, что вождь обладал могучим телосложением и годы не затуманили орлиного взора его острых глаз, не ослабили его железных мускулов.

— Твое лицо незнакомо мне, — произнес Грогар Скел глубоким спокойным голосом. — Ты не славянин, не турок и не татарин. Но, кто бы ты ни был, слезай с коня и дай ему отдохнуть. Поешь и выпей с нами сегодня ночью.

— Это очень храбрый и опытный воин, атаман, — поспешно заговорил Сомакельд. — Богатырь, герой! Он пришел помочь нам в борьбе против турок! Клянусь честью моего племени, нынче он отправил троих турецких псов выть у ворот ада!

Старейшина наклонил голову с густой, как у льва, гривой волос.

— Наши жизни принадлежат тебе, богатырь! — Соскочив с коня, Терлог заметил у костра воина средних лет, по-татарски приземистого и плечистого. У него был вид полководца, а под накидкой из овечьей шкуры поблескивала серебряная кольчуга. Его темное широкоскулое лицо было неподвижным, но маленькие, похожие на бусинки глаза загорелись, когда он взглянул на великолепного чалого жеребца кельта. Рядом с ним сидел стройный красивый юноша, по-видимому, его сын.