— Тебе нравится? Получаешь удовольствие от этого? — палил Горячев, пьяный от возбуждения, ритмично покачивая тазом навстречу руке. Кольцо пальцев — не сочная дырка, но спустя месяц он был доволен и тем, что мог трахнуть хотя бы хорошенькую нежную ручку. Реагировать в условленной системе в такой ситуации было трудно, поэтому никакого ответа не последовало. Только еще более чувственно сжали Антона, и только еще больше ласк полилось на него и его изголодавшийся член. Еще больше — это когда все стало более ритмичным. Еще больше — это когда ощутимо задрожали руки мучительницы, а Горячев особенно томно выдохнул. В какой-то момент контакт перестал прерываться, толкая Антона к заветной разрядке. Нежные руки терзали плоть уже не на шутку и почти жестоко облюбовывали раскрасневшуюся головку.
— Я так долго не выдержу, — предупредил Горячев, покусывая губы, но ладони не замедлились. Он дернул ногой, плечами — возбуждение набухало сильнее, распирало изнутри, накипало невыносимым жаром. Вместо того, чтобы отвечать, Антон сгруппировался, затих. В паху стало тяжело, словно гирю кто-то подвесил, почти больно. А там…
Даже тихие стоны в пустой комнате звучали звонко, эхом отбивались от толстых стен. Оргазм подкатил плавно, повинуясь ритму ласк, оглушил Антона. Обронив сперва только пару капель, на третьем сокращении он резко расслабился, откинувшись на стуле. Дрогнул — белесая струя достала почти до груди. Горячев часто дышал носом, чувствуя собственный мокрый жар и как мелко дрожат бедра. Глубокая, чувственная пульсация перебивала все в теле, делая его невероятно уязвимым.
— Сожми… Сожми крепко меня сейчас, — страстно шептал Антон, медленно качая головой из стороны в сторону. — Пока все не выйдет…
Руки выполнили просьбу. Сжали, сцеживая последние капли минувшего удовольствия от основания ствола к головке. Горячева смыла новая волна дрожи, он забился — потом, когда его отпустили, обмяк. Стало тихо. Кровь не шумела в ушах и послышалось, как зашелестело и чужое дыхание. Сдержанно, но абсолютно точно в удовольствии.
— Нравится? — Антон с улыбкой повторил свой вопрос, поводя коленом. Эрекция немного опала, но лишь немного. Он весь внимал, надеясь услышать заветный щелчок. Жаждал получить что-то для себя, кроме прикосновений — в конце концов, его хозяйка владела и видом, и слышать могла, и контролировать совершенно все… А ему не хватало. Хотелось — брать. Как привык. Но последовала возня и шорох. Какое-то время тихий мягкий звук не давал определить, что происходит, но затем последовал щелчок. («Да».) Вероятно, мучительница вытерла руки. То же произошло с Антоном — его очистили влажными салфетками. Горячев удовлетворенно поежился.
Затем свежая нота влилась в какофонию звуков. В ней угадывалась мягкая поступь, что удалялась влево. Затем послышалось, как открывается дверца шкафчика, и совсем скоро около Антона вновь оказалась его мучительница. Сочный звук лубриканта, растираемый меж ладоней, прокрался в уши. Горячев ощутил новые осторожные попытки его расшевелить едва ощутимым касанием. Медленно и чутко. Но Горячев был восприимчив, и только почуяв продолжение — заинтересованно поднялся вновь, вздохнул глубоко… Ощущение комфорта разрушил металлический звон. Он был короток, но настораживал своей внезапностью. Едва различимая усмешка сорвалась с немых губ и, лаская несчастного одной рукой, другой хозяйка вложила Антону в ладонь холодный твердый предмет. На ощупь это была изогнутая стальная трубка. Буж.
«Ох, ну я же сам хотел попробовать…» — с сомнением припомнил Горячев, ощупывая постепенно согревающийся металлический стержень. Инструмент был короткий, тонкий и слегка изогнутый. Правда, проклятое тело соображало быстрее испуганного и одурманенного сознания. Мыслило рефлексами. По уретре естественно двигались только две вещи, две жидкости, и движение это всегда сопровождалось удовольствием и облегчением. Если внутрь проникнет что-то другое, каково будет?
Член, вспыхнув чувствительностью от одной фантазии, отзывчиво запульсировал в обнимающей его ладони. Последняя отреагировала незамедлительно, и объятие ее стало более чувственным и тесным. Антону приходилось ошеломительно сладко в этих тисках, а его тем временем приласкали еще и за щеку. Жест носил одобрительный характер. Мол, не переживай, все будет хорошо! Горячев верил и не верил одновременно.
Буж у Антона отняли только тогда, когда член казался влажным до безобразия, а бархатная ручка скользила по нему плавно и медленно, как моторная лодка в стоячей воде. Произошла заминка, в которую, вероятно, хозяйка смазала лубрикантом инструмент, послышался сладковатый душок антисептика. Ласковые руки обвили Горячева, зафиксировав член в одном положении. Головку холодно поцеловала металлическая трубка. Антон затих в ожидании, а через мгновение уже не смог справиться с протяжным стоном. Новое ощущение странно обожгло изнутри. Он почувствовал себя нанизанным на иглу — столь мучительно приятно это было. Горячев рвано выдыхал, крепче сжимая и расслабляя пальцы, шире раздвигал колени. Тело его не понимало, как реагировать. Но хозяйка одной рукой все ласкала ствол члена, другой — аккуратно продолжала вводить буж. Остановка. Медленное раскачивание инструмента в уретре, ожидание и вновь движение. Антона настойчиво отвлекали от любой иной мысли, кроме как самой влажной и порочной, проворные пальцы. Теперь в воображении они казались непропорционально длинными — такие рисуют только удивительным эльфам из самых невообразимых миров. Горячев был до того одурманен, что мог поверить в любую сказку.
Показалось, что металлический стержень проник на самую глубину. Антон невольно потужился — сразу почувствовал, как буж медленно движется, повинуясь давлению мышц. Стоило расслабиться, и тот вновь скользнул глубже. Конец трубки упирался несколько дальше основания его члена, пробуждая грязные и постыдные позывы, которые одновременно хотелось прогнать и пропустить. Горячев чувствовал себя подвешенным за самые нервы — его плоть распирал изнутри чувственный инструмент, снаружи давили умелые пальцы, и еще эта погруженность в самого себя… Антон понял, что ни с какой девушкой не повторил бы подобного лицом к лицу. А теперь — мог только догадываться, кто с ним. Странная темная фея, воплощающая его самые больные фантазии.
«У нее даже есть волшебная палочка…»
Из груди вырвался истеричный смешок, тут же сорвавшийся в очередной стон. Когда Антону все показалось уже привычным, а пережитые ощущения не вызывали у тела головокружительного восторга, замешанного на адреналине и удовольствии, нежные руки вдруг начали властно комбинировать самые разные ласки. То массаж уретры оказывался сопряжен с мерным поглаживаем яичек, то буж нежно вводили по самое «не могу» и оставляли в таком положении, позволяя Антону управляться с ним мышцами. (Но он не мог терпеть — беспомощно выталкивал из себя горячий стержень, роняя надрывные стоны.) Сладкая пытка прекращалась только тогда, когда Горячев начинал скулить и кипятиться в нетерпении получить еще немного больше, еще глубже, еще сильнее.
— Я кончаю, — выдыхал он уже неоднократно, когда давление внутри становилось невыносимым, но каждый раз не мог реализовать своего намерения. Буж, на который наматывали Антоново удовольствие, прекращал движение, прекращал всякую пытку, и тугие петли оргазма спадали одна за одной. Горячев сперва лишь дрожал от болезненной похоти и невозможности ничего сделать. Потом — начал браниться. Высохшие от постоянного дыхания ртом губы выплевывали грубые междометия — но хозяйку рук Антон все равно не останавливал. Не называл заветного «плохо». Не только потому, что ему правда нравилось. Ему претило разрядиться преждевременно, раньше, чем решит его партнерша. И потому Горячев стискивал зубы и терпел, пока заставляли терпеть. Но все же иногда он пытался вырваться из порочного круга.
— Кончаю… — заныл он в который раз. К пятнадцатой — пятнадцатой ли? или больше? — минуте проникновения Горячев почти перестал чувствовать границу между болью и удовольствием, различать ощущения в головке, в яйцах и в уретре. Перестал слышать силу в коленях, контролировать нижнюю часть тела, и только судорога порой сковывала крепкие бедра. Он чувствовал себя так, словно уже переживал невероятно долгий и мучительный оргазм, но не мог только одного — спустить просящееся наружу семя.
