– Ты в порядке? – запыхавшийся Даррен был белым, как мел. – Эта идиотка словно взбесилась! Цапнула меня за руку.

Он принялся энергично поднимать Магду, очевидно, полагая, что ведьма собиралась покусать и Арлинга тоже. Еще не пришедший в себя Регарди неожиданно вцепился в девушку. Даррен не удержался и, потеряв равновесие, плюхнулся рядом в грязь. Нападение кабана уже казалось страшным сном, который, как положено, испарился при первых лучах солнца. Им, конечно, был не Даррен. Арлингу светила прекрасная незнакомка. Ошметок грязи отлетел от подошвы сапога Регарди и приземлился точно меж глаз согдианина, налепив ему искусственную горбинку. Первой расхохоталась Магда. Ее смех звучал так беспечно и искренне, словно она оказалась в кругу лучших друзей. Глядя на нее, развеселился и Арлинг, чего нельзя было сказать о его товарищах.

– Спятил, что ли? – выругался Даррен, с трудом вытаскивая из жидкой кашицы ногу. – Я, конечно, всегда догадывался, что ты псих, но не подозревал, что это зашло у тебя так далеко. Руку давай…

Наконец, все трое выбрались на твердый участок суши, оцепенело разглядывая друг друга. Мех на некогда шикарном воротнике Арлинга повис грязными сосульками, мало отличавшимися от его волос, как по цвету, так и по форме. В не лучшем виде были и Даррен с девушкой. Грязь смешала все различия, превратив их в странных темно-бурых существ, густо обсыпанных опавшими листьями, старой хвоей и тонкими веточками.

– Ты! – прорычал Карр, указывая на Магду. – Я тебя сейчас утоплю по-настоящему!

– Убери руки, – велел Арлинг, с трудом заставив себя успокоиться. Так весело ему еще никогда не было.

– Приди в себя, Регарди! Эта ведьма заколдовала тебя, как ту собаку в кустах. Еще немного, и она повяжет тебе ленточку на шею!

– Заткнись и дай мне нож.

– Ты хочешь ее зарезать? Зачем так возиться? Давай лучше ведьму повесим. Что ты делаешь?

Арлинг осторожно снял веревки с Магды и не сдержал возглас удивления, когда девушка сунула холодные ладони в его руки.

– Замерзла очень, – просто объяснила она, как будто другого способа согреться кроме рук Регарди не существовало. Впрочем, он и не думал их отдергивать.

– Эй, – не выдержал Даррен, хватая Арлинга за плечи. – Ты бы поосторожнее. Она может быть больной. Прокусила мне палец до крови, хорошо, если не бешеная. Лучше отпусти ее. Пусть идет, куда хочет, у нас и так проблем хватает. Надо егерей найти, нельзя же без них возвращаться. И с кабаном что-то решить.

– Не было никакого кабана, – не моргнув глазом, соврал Регарди. – Я все выдумал. Подстрелил какую-то белку, а секач померещился. Что мы, мало свиней забили? Пора возвращаться. Нас, наверное, уже обыскались. Пойдешь с нами, красавица?

– Ага, – кивнула Магда и плотнее запахнула на Арлинге куртку. Как будто это он, а не она, клацал зубами от холода.

Карр собирался что-то сказать, но Регарди бросил на него такой взгляд, что Даррен, испугавшись новой ссоры, поспешил вмешаться.

– Пусть ее, – пробормотал он, глядя на Арлинга, как на больного. – Плохое это место. Давай сначала выберемся отсюда, а потом разберемся. Если она и впрямь ведьма, повесить ее всегда успеют.

Стремительно надвигающиеся сумерки заставили Карра согласиться, хотя на Арлинга затаили глубокую обиду. Впрочем, Регарди было на это наплевать.

Осторожно взяв Магду за руку, он повел ее из леса, выбирая самую ровную и сухую дорогу. В голове царил хаос, зато на душе было как никогда мирно. Глядя на бледную луну, которая робко выглянула из-за уходящих туч, Арлинг подумал, что багульник вообще-то оказался прав. Весна дышала ему в затылок, заставляя поверить в то, что и у человека могут вырасти крылья.

Канцлер Согдарии и объединенных провинций Империи Элджерон Регарди отобрал у слуги запотевший графин и сам наполнил водкой пузатую стопку из фардосского хрусталя. Четвертую за вечер.

Пить Канцлер умел. Глядя на уверенные движения и твердый взгляд отца, Арлинг подумал, что, наверное, потребуется не один такой графин, чтобы заставить Бархатного Человека потерять самообладание. Он никогда не понимал, почему за отцом закрепилось такое прозвище. Возможно, из-за его пристрастия к роскоши, а может, странного характера. Мягкого и теплого с одной стороны – лицевой, но холодного и независимого – с другой, оборотной. При первом взгляде Канцлер производил впечатление уступчивого и сговорчивого человека, но Арлинг знал, что угодить отцу было невозможно. Он всегда добивался своего.

Если император являлся душой и сердцем Согдарии, то Элджерон Регарди был ее головой. При виде красивой тучи на небе он думал о плохой погоде, размокших дорогах и росте цен на рыбу из-за задержек рыболовецких барж по причине сильных штормов.

Когда Седрик Третий раздумывал над проблемами художественной ценности в поэзии Старого Двора и писал философские трактаты, Канцлер решал вопросы финансирования армии и проводил аграрные реформы в провинциях. Пока Император исследовал графику и мифологию народов Южной Родии, пытаясь определить их роль в формировании иконописного искусства Левантийских городов, Элджерон разрабатывал новую систему повинностей и вводил прогрессивный налог на доходы лордов, чтобы пополнить казну после неурожайного года и подавления мятежа в северных землях. Седрика любили, Канцлера боялись. Император занимался самосовершенствованием и поиском новых путей духовного развития, Элджерон устранял врагов и конкурентов, используя армию, Церковь и собственный незыблемый авторитет.

Потомок древней династии Гедеонов всецело доверял главному советнику. Впрочем, никто не мог упрекнуть старшего Регарди в том, что он плохо управлял Империей. Народ был сыт, роптал редко, а самое главное – вовремя получал положенную порцию развлечений. Превратив Совет Гранд-Лордов в шутовской круг любителей искусства, приближая одних и отдаляя других, Канцлер ловко подтасовывал карты и настраивал струны имперской скрипки в тон собственным вкусам и предпочтениям.

Добившись ссылки трех императорских сыновей в отдаленные провинции, и связав руки молодой императрицы-мачехи умело подобранным компроматом, Элджерон мог смело претендовать на престол, но царские регалии ему были не интересны. Сорокалетний Регарди предпочитал стоять за хилыми плечами Седрика Третьего и зорко следить за бескрайними просторами имперских владений, не показываясь на виду. Пятьсот лет активной экспансии превратили крохотную Согдарию в страдающего одышкой гиганта, который уже прогибался под тяжестью собственного веса, но упорно двигался вперед, заслоняя своей тенью всю ойкумену.

Утонув в заботах о согдарийцах, Элджерон Регарди часто забывал о сыне, оставшемся от его единственной любви, младшей сестры Императора – Фэйге, которая умерла после тяжелых родов. Арлинг никогда не мог избавиться от ощущения, что видит в глазах отца нескрываемый упрек и досаду.

Прибыв в мастаршильдский замок утром, Канцлер смог найти время для встречи с сыном только к ужину. Сам Арлинг тоже не спешил повидаться с родителем, пребывая в весьма странном для себя состоянии. Ему хотелось побыть наедине, но тот факт, что отец не пригласил на вечернюю трапезу даже его лучшего друга Даррена Монтеро, говорил о том, что грядет серьезный и, скорее всего, неприятный диалог.

Начинать разговор первым он не хотел, и, спрятавшись на дальнем конце стола за блеском тяжелой посуды и плачущими воском свечами, принялся рассматривать отца, которого не видел уже много месяцев.

Высокий, чуть скошенный лоб, выдающиеся скулы и заостренный подбородок выдавали в старшем Регарди хитреца, хотя, в целом, его черты были приятны и создавали впечатление надежного и открытого человека. Зеленовато-карие глаза Канцлера совсем не походили на синие Арлинга, которые достались ему от матери. Элджерон смотрел на собеседника в упор, создавая обманчивое впечатление, что в его взгляде можно прочесть все мысли, но обычно выходило наоборот. Нос у Элджерона был с горбинкой и немного острым кончиком. Арлинг унаследовал его вместе с формой рта. Уголки губ у старшего Регарди были слегка опущены вниз, будто перевернутый полумесяц. Арлинга всегда удивляло, как отец умудрялся создавать о себе благоприятное впечатление с таким печальным выражением лица.