Возмездие. Души рошельцев сбились теснее, собрались и устремились к заветной цели. Септимус ждал перед дверью, пока соберутся все игроки. Он видел, как мимо проходит Ламприер; его ведет Жак. Он чувствовал присутствие некоего существа, находящегося там, за дверью, и это существо влекло его к себе неодолимо. Собрались все его тени, все двойники, сливаясь наконец с оригиналом. Септимус — это армия, осадившая тех, кто скрывается за дверью. Чернокрылые души рошельцев вьются вокруг него, громоздясь в огромную фигуру, и вот он уже узнает это лицо — лицо своей матери, только оно как будто вывернуто наизнанку, тени падают там, где должен быть свет, и наоборот. Ореол пламени над ее головой угольно-черен. Глаза ее — пылающие огни. Когда она открывает рот, Септимус вспоминает о том, как в полу цитадели раскрылась пасть, в которой пылал огонь. Хрустит гравий, чьи-то шаги торопятся прочь от двери, мимо него. Потом — снова шаги. Дверь на мгновение вспыхивает, как желтый глаз. Лицо матери то исчезает, то возникает вновь, меняется, оставаясь неизменным. Септимус слышит шум воды, только сейчас это уже не дальний рокот моря у стен цитадели, а бурный поток, мчащийся вниз по гравию, навстречу дальней двери, ведущей в их главный зал. Потом раздаются стенания фурий. С визгом и грохотом по подземным туннелям мчатся древние богини возмездия, Тисифона, Мегера и Алекто, в ореоле мертвенного света. Утробы их разверзаются с оглушительным треском, и ядовитые пары заполняют воздух, содержимое трюмов трех кораблей смешивается под сводами аванзала. Лицо матери искажает ужасная судорога, губы медленно повторяют предсмертный приказ: «Найди его». Души рошельцев О1чаянно кричат, их последнее послание накладывается на слова матери, и вот уже обе задачи сливаются воедино, как гибельные облака, исторгшиеся из трюмов разбитых кораблей. «Скажи ему». Септимус движется к двери сквозь хаос кораблекрушения. Все личины сброшены, осталось лишь его настоящее лицо, обезображенное огнем лицо младенца. Души захлебываются в рыданиях, и Септимус чувствует, что решился. «Убей его».
Кого ожидал он встретить здесь, за последним порогом? Монстра? Притаившегося Люцифера? Жалкое существо беспомощно корчилось в своем кресле. Рот его превратился в бесформенную яму, черты лица были почти неразличимы. Когда дверь раскололась и рухнула, пламя свечей вспыхнуло ярче. За спиной ангела возмездия кружились и сталкивались корабли, в воздухе повисло удушливое облако. Существо в кресле пыталось приподняться, но руки не могли выдержать вес его тела. Септимус схватил лампу и поднес к лицу существа. Франсуа отчаянно задергался. Неужели столько лет он искал этого человека? Души рошельцев стонали, завывали. Ослепшие фурии бились друг о друга. Он зашел так далеко, он прошел такой долгий путь… неужели он искал это жалкое, трясущееся создание? Но души рошельцев не позволили ему усомниться. Они твердили ему, что, даже если спичка, от которой вспыхнули костры в подвалах рошельской цитадели, находилась за сотню лиг от этого существа, все равно это его руки развели огонь. Это тот, кто предал Рошель. Существо отвернулось и зажмурило глаза, ибо оно не могло смотреть на Септимуса. Септимус все еще колебался. Души приутихли, потом умолкли совсем, и снова перед ним появилось лицо матери, обрамленное черным ореолом. Губы зашевелились. «Убей его». Но этого было мало. Только этого существа, дрожащего в кресле, было недостаточно. Душ было слишком много, противовес слишком тяжел. Рошельцы не успокоятся на этом. «Да, — пронеслись у него в мыслях ее слова, — и ради них тоже, но прежде всего — ради нас. Ради нас, сын мой. Он предал в первую очередь нас…» Септимус увидел, как мать тянется к окну, остальные дети уже исчезли среди огня. В эту секунду он больше, чем когда-либо, рвался на вольный воздух, в просторное небо. Он предал в первую очередь нас… Но как? Как это могло случиться? Существо в кресле бессильно хныкало. Септимус взвесил на руке лампу и взглянул на тучу пороха, кружащуюся за дверью. «Ты знаешь, кто он». Септимус уже занес руку, чтобы швырнуть роковое пламя в это облако, но он все еще не понимал. Существо в кресле взмахнуло руками, а лицо матери превратилось в пылающее пророчество взрыва, готового прогреметь в аванзале. И в тот момент, когда огни лампы метнулись навстречу гибельной смеси, глаза матери вспыхнули ярче и губы ее наконец шевельнулись, отвечая на последний вопрос: «Он — твой отец»…
Ось X и ось Y , перпендикулярные векторы двух Ламприеров, каждый движется по своему пути, один поднимается в небо, другой плывет на запад через бескрайний простор океана. Септимус Прецепс Ламприер узнал это существо, съежившееся в кресле, узнал этого Лжеламприера, предавшего огню свою жену и детей, но позабывшего об одной-единственной крохотной частичке, промелькнувшей ослепительным метеором на фоне рассветного неба Рошели; он узнал этого человека, жившего так долго лишь для того, чтобы увидеть, как сын его вернется к нему, разыскав его здесь, в самом центре лабиринта, ставшего теперь его могилой: это был Франсуа. Септимус видел, как тело его отца погружается в стремительный поток, как его охватывает пламя, извергнутое яростными фуриями, как темное бремя земли крошит его на части, когда подземный Зверь забился в предсмертной агонии. Лицо матери померкло, огонь в ее глазах сменился иным, прозрачным светом; небо распахнуло перед Септимусом свои долгожданные объятия. Слишком долго он блуждал между двух стихий. По сторонам от него выстроились в две шеренги отмщенные рошельцы. Крылья его покрылись крохотными тенями отлетающих душ; души цеплялись за него и порхали трепетными бабочками, раскачивая его, словно гирю возносящегося в небо маятника. Воздух волнами накатывал на него, и он мчался вперед через полые извивы и спирали, стремящиеся к единственной неподвижной точке. Он поднимался вместе с маятником, взлетающим все выше и выше с каждым взмахом. Души рошельцев вырвались из темницы, и Септимус прощался с ними, прощался со всеми своими двойниками, ни одним из которых он так и не стал, прощался с Ламприером, и благодарил их всех, и прощался, atqueinperpetuum, frater, aveatquevale … Он поднимался, пронзая слои воздуха, прогибающиеся и рвущиеся, пропуская его дальше, и гигантские дуги разворачивались восходящим зигзагом, необъятной улыбкой аллигатора, бесконечными ступенями зиккурата, на вершине которого нет никакого бога, а есть только ты сам, конец всего, цепочка неизвестных величин, низвергающаяся с небесных высот лестницей испытаний для претеритов, толпящихся внизу.
«Твой отец…» В последний раз в мозгу Ламприера прозвучал знакомый голос. Бреши, в которые врывались древние призраки, надежно замурованы. Стены снова целы, он укрыт за ними в безопасности. Внезапно пакетбот покачнулся, развернулся и снова нацелился носом на оставшееся позади побережье. Ламприер тоже покачнулся, не удержав равновесия, и услышал плеск воды о борт судна, снова ложащегося на верный курс. Ветер был встречный, но пакетбот продолжал упорно стремиться вперед, повернув на правый галс. Джульетта выронила книгу от толчка и наклонилась, чтобы поднять ее. То, что Джульетта была здесь, рядом с ним, оставалось для Ламприера чудом. Когда он ожидал на пристани, он пытался вообразить себе ее появление, но ничего не мог придумать. Она возникла словно ниоткуда, и единственное, что привело ее к нему, — вмешательство Септимуса. Почему он так поступил? Ламприер припомнил свою последнюю встречу с Септимусом. Это было в его комнате, Септимус смущался и бормотал что-то невнятное, пока Ламприер собирал воедино последние обломки мозаики. Поглощенный разворачивающимися перед ним откровениями, он почти не обращал внимания на Септимуса. Случайное знакомство, бестолковые беседы, своего рода дружба… Но дружба ли? Разве дружба бывает такой? Сперва этот друг подхватывает бесчувственное тело Ламприера, оседающее на пол, и передает его в руки его врагов, на которых он все это время работал. И, само собой, он придумал бы для себя простое оправдание. Какое ему дело до дружбы? Капитан Рэдли крепко держал штурвал, «Виньета» продолжала свой путь. Джульетта подобрала словарь и снова стала перелистывать страницы. Ламприер смотрел на нее, и перед его мысленным взором проносилась долгая череда дней, проведенных в Лондоне. Джульетта вернулась, но ведь этого могло бы и не случиться. В ту ночь открывались и другие возможные пути, сотни маршрутов и троп, разбегающихся прочь друг от друга. И все же они встретились, и Ламприер послал безмолвную благодарность Септимусу. Джульетта была рядом с ним, она снова открыла последнюю чистую страницу, опять задавая тот же безмолвный вопрос: почему оставлено место для заключительной статьи? Ламприер уже знал, что вспомнит ответ на этот вопрос. Когда Ламприер открыл рот, чтобы ответить, капитан Рэдли снова что-то прокричал матросу, взобравшемуся на мачту.
